— Я уверен, что вы знаете мою матушку, — сказал он, чтобы начать разговор. Робсон поддержал знакомство, хотя я готов был поклясться, что он никогда раньше не видел этого человека, и мы втроем перешли во внутреннюю комнату, чтобы съесть свой завтрак, который появился в ответ на громко отданный приказ нашего нового знакомого.
Без всяких преамбул он спросил, что нам нужно, и Робсон отвечал ему с той же готовностью.
— Я хочу покинуть страну возможно незаметнее, — сказал он. Наш новый друг отнесся к этому так, как будто это было самым обычным делом, когда человек без багажа хочет уехать подобным образом.
— Я отплываю сегодня в девять утра, иду на Золотой берег, в Луанду. Наш корабль, конечно, не похож на «Кьюнард», но мы будем рады, если вы отправитесь с нами. Однако вы не можете ехать в этой одежде, она лишь привлечет внимание толпы, чего, как я понимаю, вам не следует делать.
Он высунул голову через полуоткрытую дверь, отделявшую зал от подсобного помещения, и в ответ на его зов появился маленький толстый человек с белыми бакенбардами. После небольшого совещания незнакомец охотно согласился помочь. Очень быстро появился дешевый поношенный костюм из саржи и фуражка, которые, по заверению моряка, вполне соответствовали костюму стюарда, в качестве которого Питеру Робсону предлагалось уйти в море.
Покинув гостиницу, ставшую такой гостеприимной по воле таинственного Братства, мы направились к докам и, пройдя через путаницу подъездных путей, кранов и заливов, образующих местный пейзаж, мы прибыли на корабль нашего товарища, оказавшийся старой ржавой посудиной с грязно-белыми надстройками на верхней палубе.
В сопровождении капитана мы прошли в его каюту, являвшую разительный контраст с внешним видом корабля: массивный стол с настольной лампой, копия с этюда А. Дюрера «Молящиеся руки», солидная полка с книгами, а также ощутимый даже сквозь всепроникающий аромат крепкого табака острый пряный запах, навсегда остающийся в том месте, где регулярно курят ладан. Я стал изучать заголовки книг, так как они говорят о человеке больше, чем что бы то ни было другое. «Разоблаченная Изида» соседствовала с «Созидающей эволюцией» и двумя томами «Истории магии» Элифаса Леви.
На обратном пути в Хиндхед я много думал о той странной стороне жизни, с которой мне пришлось соприкоснуться.
Я получил еще один пример обширной разветвленности Общества. По просьбе Тавернера я навестил вернувшегося из рейса капитана, чтобы узнать новости о Робсоне. Однако он не смог мне их предоставить; он высадил юношу на берег в какой-то дыре на Западном Берегу. Стоя на причале, освещенный солнцем, он сделал Знак. Какой-то португалец-полукровка коснулся его плеча, и оба исчезли в толпе. Я выразил некоторое беспокойство за судьбу неопытного юноши на чужой земле.
— Не беспокойтесь, — ответил моряк. — Этот знак проведет его через всю Африку и поможет вернуться обратно.
Обсуждая это с Тавернером, я спросил его:
— Почему и вы, и капитан называете себя родственниками Робсона? По-моему это просто ничем не обоснованная ложь.
— Это не ложь, это правда — сказал Тавернер. — Кто есть моя Мать и кто есть мои Братья, если не Ложа и не посвященные в нее?
Человек, который искал
Один из пациентов Тавернера навсегда останется в моей памяти — Блэк, летчик. Обычный врач упрятал бы Блэка в психиатрическую лечебницу, но Тавернер, делая ставку на нормальную психику двух человек, спас обоих.
Однажды в начале мая мы сидели с ним в его кабинете на Харли-Стрит, он осматривал своих пациентов, а я вел записи об их состоянии. Мы быстро разделывались с различными случаями истерии и неврастении, отправляя больных на лечение к другим специалистам, когда слуга ввел в кабинет мужчину, совершенно не похожего на предыдущих посетителей. Выглядел он абсолютно здоровым, загорелое на свежем воздухе лицо не имело никаких признаков нервного напряжения. Но когда я встретился с ним глазами, я заметил в них нечто необычное. Какое-то странное выражение. Это не был навязчивый страх, который так часто можно прочесть в глазах душевнобольных. Его взгляд напоминал мне не что иное, как взгляд гончей собаки, высматривающей свою жертву.
— Мне кажется, что я теряю голову, — заявил наш посетитель.
— В чем это проявляется? — спросил Тавернер.
— Не могу выполнять свою работу. Не могу спокойно сидеть. Не могу делать ничего, как только колесить по стране на машине, мчась во весь опор. Взгляните на записи полицейских в моих водительских правах. — Он протянул густо исписанные права. — В следующий раз они посадят меня в тюрьму, и это меня прикончит. Если они запрут меня в четырех стенах, я буду биться, как жук в бутылке, пока не разобьюсь. Если я не смогу двигаться, я сойду с ума. Единственное облегчение — это скорость, это ощущение, что я куда-то мчусь. Я еду, еду и еду до полного изнеможения, затем влетаю в ближайшую придорожную ночлежку и сплю, но это не приносит мне облегчения, ибо я погружаюсь в сновидения и тогда мне кажется, что все становится еще реальнее, и я просыпаюсь еще более безумным, чем прежде, и опять сажусь за руль.
— Что у вас за работа? — спросил Тавернер.
— Автогонки и полеты.
— Вы случайно не Арнольд Блэк? — задал вопрос Тавернер.
— Это я, — сказал наш пациент. — Слава Богу, я еще не утратил самообладания.
— У вас недавно была авария, не так ли? — продолжал расспрашивать мой коллега.
— Именно с нее все и началось, — ответил Блэк. — До этого я был в полном порядке. Полагаю, я сильно ударился головой. Три дня провел без сознания, а когда оно вернулось, то ощутил себя не в своей тарелке. С тех пор все и тянется.
Я решил, что Тавернер откажется от больного, поскольку его вряд ли мог заинтересовать обычный ушиб головы, но вместо этого услышал:
— Что заставило вас прийти ко мне?
— Я оказался в безвыходном положении, — сказал Блэк. — Я побывал у двух или трех светил, но никакого толку от них не добился. Фактически, я сейчас иду от самого яркого из них. — Он назвал имя знаменитости. — Предложил мне провести месяц в постели и хорошо питаться. Я брел по дороге и на глаза мне попалась ваша медная табличка, вот я и здесь. Почему? Разве я не по вашему профилю? Чем вы занимаетесь? Детскими или старческими болезнями?
— Раз судьба направила вас ко мне, по-видимому, вы по моему профилю, — ответил Тавернер. — Теперь опишите мне физическую сторону вашей болезни. Что вы при этом чувствуете?
Наш пациент смущенно заерзал на стуле.
— Я не знаю, — сказал он. — больше всего я ощущаю свою глупость.
— Это, — сказал Тавернер, — часто бывает пробуждением мудрости.
Блэк посмотрел в сторону. Чувствовалось, как он мучительно пытается напустить на себя беспечный вид. Наконец, после долгой паузы, он выпалил:
— Я чувствую себя так, как будто я влюблен.
— И сильно вы увлечены? — поинтересовался Тавернер.
— Нет, совсем нет, — ответил пациент. — Я не влюблен, я только чувствую себя так, как будто я влюблен. Здесь нет никакой девушки, во всяком случае, такой, которая была бы мне известна, и тем не менее я влюблен, ужасно влюблен — в женщину, которой не существует. И это не влюбленность кота, это говорит все самое благородное и лучшее, что есть во мне. Если я не смогу найти ту, которая ответит мне такой же любовью, я совсем потеряю голову. Все время я чувствую, что где-то она должна быть, что внезапно ока появится. Она
Лицо мужчины задрожало, и я увидел, что руки его покрылись испариной.
