Через несколько минут Хаусон вновь приобрел контроль над собой и стал смущенно приносить извинения жертве своего натиска. Прекрасные темные глаза неподвижно смотрели на него, лишенные всякого выражения, и тогда, сообразив, в чем дело, он прервал свои извинения на полуслове и уставился на нее.
— Ну, — сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к ней, — если вы не возражаете, я благодарю вас, — и, сидя у ее ног, он зажег сигарету дрожащими руками.
С этого времени все часы, свободные от сна, они были неразлучны. Казалось, пассивное присутствие обеспечивало Хаусону именно то общение, в котором он нуждался. Она дала ему ощущение человеческой защищенности, и в то же время он не чувствовал, чтобы его поведение выглядело глупым в ее глазах. Странные дружеские отношения между лишенной разума девушкой и живым разумным мужчиной стали источником развлечения для других обитателей лечебницы, а сам я был склонен расценивать их как одну из тех странных дружб, которые в домах, подобных нашему, иногда возникают между наименее подходящими друг для друга больными, пока однажды вечером мой коллега, видя, как двое пересекают лужайку, направляясь к дому, не положил свою руку мне на плечо:
— Кто это с Моной Кейли? — спросил он.
— Хаусон, конечно, — ответил я, удивленный очевидностью такого вопроса.
— Так мы называем его сейчас, — сказал Тавернер, внимательно следя за парой. — Но я думаю, было время, когда он отзывался на имя Джованни Сигмунди.
— Вы имеете в виду?.. — воскликнул я.
— Вот именно, — сказал Тавернер. — Колесо совершило полный оборот. Когда он умирал в руках тех, кому она предала его, в агонии он звал ее. Нет нужды говорить, что она не пришла. Теперь же, когда он опять был в агонии, некий странный закон, руководящий душевными склонностями, пронес крик о помощи по старым каналам, и она ответила на него. Она начала выплачивать свой долг. Если все пойдет хорошо, мы сможем увидеть возвращение ее души в тело, и, если это случится, это не будет мелкая душа, вернувшаяся в свою плоть.
Я думал, что мы станем свидетелями романтической связи воссоединившихся любовников, но вскоре убедился, что это больше похоже на трагедию, по крайней мере, для одного из них.
На следующий день Хаусона пришла навестить его невеста. Я проводил ее в уединенную часть парка, где он находился, и там мы увидели, как разыгрывается очень трогательная трагикомедия. Как обычно, Хаусон сидел на половине Моны Кейли, покуривая свои бесконечные сигареты. Увидев свою невесту, он вскочил. Мона тоже встала. В глазах гостьи появился страх и недоверие, возможно, из-за незнания душевнобольных, которые при первом взгляде на них всегда причиняют страдание. Но в глазах нашей слабоумной было выражение, которое я не смог бы назвать иначе, как презрение. Это была вспышка коварной безжалостности жительницы Италии пятнадцатого столетия, и я легко мог догадаться, кем была гостья.
Хаусон, забыв о присутствии другой девушки, устремился навстречу своей невесте и поцеловал ее, а я подумал на мгновение, что сейчас произойдет одна из тех отвратительных вспышек злобы, на которые так способны умственно неполноценные, когда с Моной Кейли произошла внезапная перемена, и я стал свидетелем удивительного явления — я увидел, как вошла душа и вступила во владение своим телом.
Пока девушка наблюдала разыгрывавшуюся перед ней сцену, разум медленно проявлялся в ее затуманенных глазах. На мгновение было совершенно неясно: бросится она вперед и разъединит их, или же останется в стороне? Я стоял позади ничего не замечающих беспечных влюбленных, напрягшись, как пружина, готовый перехватить ее в случае необходимости. Ждать пришлось долго, пока незнакомый с работой мозг неохотно прилагал непривычные усилия.
Затем девушка медленно повернула прочь. Она тихо шла по траве, не замечаемая двумя другими, отыскивая убежище в кустарнике, как ищет укрытия раненое животное, но ее движения больше не были движениями, выполняемыми непослушными конечностями. Это были движения женщины, шествующей впереди королей, но в то же время это были движения женщины, раненной в сердце.
Когда она проходила под деревьями, я последовал за ней и взял ее за руку, инстинктивно произнося слова утешения, хотя и не ждал ответа. Она повернула ко мне темные, полные невыплаканных слез глаза, светящиеся страшным знанием.
— Это должно было случиться, — произнесла она ясно и отчетливо первые в своей жизни слова. Затем освободила свою руку и пошла одна.
В последующие дни мы наблюдали, как душа Моны то покидала тело, то вновь возвращалась в него. Временами перед нами была не думающая ни о чем слабоумная, а временами — одна из тех женщин, которые делали историю. И хотя навыки общения у нее развивались медленно, она часто в полную силу использовала свои способности. И что это были за способности! Я читал об удивительных женщинах эпохи Ренессанса — сейчас я видел одну из них.
Иногда, когда ее страдания становились невыносимыми, душа выскальзывала на время и отдыхала где-то в неведомых райских полях, опять оставляя нашим заботам безумное тело. Но всякий раз она возвращалась, полная новых сил. С кем она беседовала и кто оказывал ей помощь, мы никогда не знали, но всякий раз она встречалась лицом к лицу с агонией перевоплощения и несла свое бремя с обновленным мужеством и знанием.
Слабый, заново пробуждающийся разум Моны постигал Хаусона до самых глубин, проникая во все углы и закоулки, сознательные и подсознательные, и, конечно, она была самой совершенной сиделкой, какую он когда- либо мог иметь. Охваченному паникой разуму никогда нельзя позволять метаться среди тьмы и ужаса смерти. Инстинктивно она чувствовала приближение кошмаров у Хаусона и прикосновением своей руки возвращала его мятущуюся душу в безопасную гавань.
Так, получив защиту от ужасных приступов, мозг Хаусона начал выздоравливать. С каждым днем приближалось время, когда он будет в состоянии покинуть лечебницу и жениться на женщине, с которой был обручен, и с каждым днем Мона Кейли своим инстинктивным умением и заботливым уходом ускоряла приближение этого момента.
Я подумал, что он уйдет и женится на женщине, с которой обручен, а не на женщине, которую он любил, так как именно в это время стоило Моне Кейли пошевелить пальцем — и она могла вызвать в его сознании старые воспоминания и привлечь Хаусона к себе. И я, все время наблюдавший за ней, был уверен, что она полностью сознает это. Несведущая женщина не могла бы обходить препятствия так искусно, как это делала она.
В ночь накануне его ухода она впала в свое прежнее состояние. Час за часом Тавернер и я сидели возле нее, когда она, казалось, едва дышала, настолько полным было отделение ее души от тела.
— Она заперлась в своем собственном подсознании и движется среди воспоминаний прошлого, — прошептал Тавернер, обращаясь ко мне, когда слабые конвульсии пробежали по неподвижной фигуре.
И вдруг что-то изменилось.
— О, — сказал Тавернер, — теперь она вышла!
Изящная белая рука медленно поднялась — рука, которая, пока я за ней наблюдал, превратилась из вялого, вызывающего чувство отвращения предмета в крепкую и энергичную, — и ряд ударов последовал в стену у кровати, которые отбивали костяшки пальцев обычной руки.
— Она просит разрешения войти в свою Ложу, — прошептал Тавернер. — Она даст Клятву, как только ее стук будет подтвержден.
Откуда-то сверху с потолка повторилась последовательность ударов, и тогда Тавернер прикрыл своей ладонью рот девушки. Сквозь пальцы донеслось бормотание, которого я не разобрал.
— Она получила то, что искала, — произнес Тавернер. — Это высокая Степень, признания которой она просила.
Что именно выяснилось во время работы этой странной Ложи, встречи которой происходили вне тела, узнать я не имел возможности. Однако, я видел, что Тавернер с его телепатическими способностями мог присоединиться к ритуалу, приняв участие в беседе.
Когда сверхъестественная церемония подходила к завершению, мы увидели, как душа, которая была нам известна под именем Моны Кейли, покидает компанию своих собратьев и постепенно, проходя через все планы, возвращается к нормальному сознанию. На ее лице появилось то выражение покоя, какого я никогда раньше не видел на лицах живых, а лишь у тех умерших, кто уходил прямо в царство Света.
