Мы не могли больше ждать, пока поднимется занавес перед третьим актом. В тот вечер, направляясь за калитку к почтовому ящику, я увидел на краю болота человека, силуэт которого ярко выделялся в лучах заходящего солнца. Я безошибочно узнал его осанку, хотя не мог видеть лица. Памятуя совет Тавернера, я не стал приближаться к нему, а неподвижно стоял у калитки, наблюдая.
Он, по-видимому, поджидал меня, так как, услышав звук открываемой щеколды, повернулся и приблизился на несколько ярдов.
— Вы ждете, что я приду на обработанную почву, чтобы встретиться с вами, или вы придете на нетронутый грунт, чтобы встретиться со мной? — прокричал он сквозь разделяющее нас пространство.
— Я встречусь с вами на болоте, — ответил я и шагнул с мощеной дороги в песчаную пустыню.
— Как вас зовут? — прокричал он, когда я подошел ближе.
— Роудз, — ответил я, — Эрик Роудз.
— Ха, — сказал он, — я буду звать вас Джайлс.
Он поднял руку к ветке березы, свисавшей над нашими головами, и тряхнув ее, вызвал душ водяных капель, так как недавно прошел дождь.
— От своего собственного имени, — громко сказал он, — я нарекаю тебя Джайлсом.
(Когда я позже спросил Тавернера о смысле происшедшего, он сказал, что это работа его бабушки- ведьмы, не дав более никаких пояснений.)
— Ну? — произнес граф Калэн, опустив свои руки в карманы потрепанного пиджака и склонив голову набок. —
Что вам нужно от меня? Я, знаете ли, вовсе не так безумен, как это может показаться. Я могу вести себя прилично, если это не будет слишком скучно. Но я был настолько глуп, что поставил себя в положение, когда ко мне можно применить закон о невменяемости, и тем самым загнал себя, по вашему выражению, в угол. Вы можете назвать безумным человека лишь потому, что он не продает своего имущества для оплаты долгов брата, при полной уверенности, что оплата упомянутых долгов будет использована для получения дальнейших кредитов?
— Я лично — нет, — ответил я. — Но если мужчина сочетает необычное поведение с жестким контролем над семейными финансами, то вполне вероятно, что рано или поздно найдется человек, который способен сказать подобное.
— «Если ты не добился успеха сразу, пытайся снова и снова» — таким, кажется, должен быть девиз моей матери, — сказал лорд Калэн. — Теперь предположим, что я принесу свой чемодан в вашу лечебницу, — не то чтобы я нуждался в чистых воротничках и тому подобной ерунде, а именно для того, чтобы разобраться в сути дела, — можете ли вы дать мне слово чести, что я буду лечиться как посетитель, а не как пациент?
— Это вы должны спросить у доктора Тавернера, — сказал я. — Но если вы ему доверитесь, я уверен, вы не пожалеете об этом.
Лорд Калэн обдумывал это с минуту, а потом кивнул и направился со мной к лечебнице.
— Конечно, я дал ему обещание, о котором он просил, — сказал Тавернер, когда он рассказывал мне о беседе с графом. — Я пообещал, что мы не будем лечить его, ни я, ни, тем более, вы. Наоборот, я выделю ему пациента, с которым он сможет обращаться по своему усмотрению.
— Этим пациентом будет?.. — спросил я.
— Вы, — сказал Тавернер.
Я расхохотался.
— Ну и хитрая вы бестия, — сказал я.
— Я действительно так думаю, — сказал Тавернер с улыбкой, которая была чуть-чуть шире, чем требовали обстоятельства. — Я также думаю, что я не единственная хитрая бестия, есть еще две других, и я их убью одним выстрелом.
Мариус, по-видимому, отнесся к своим обязанностям совершенно серьезно, а я, как того пожелал Тавернер, во всем ему потакал. Обычно Тавернер, когда у него появлялся серьезный больной, на несколько дней полностью посвящал себя ему, оставляя на меня всю привычную работу в лечебнице. Но в этом случае он выполнял эту работу сам, поручив мне разбираться с Мариусом.
Вскоре, однако, у меня возникли подозрения, что не я, а Мариус разбирался со мной. Его сообразительность, проницательность и острый ум обеспечили ему доминирующую роль в нашей паре, и вскоре я осознал, что он, основываясь на чистой интуиции, был гораздо лучшим психологом, чем был или мог надеяться стать я со всей своей ученостью. Постепенно он начал принимать участие в наших беседах в приемной, что, на мой взгляд, противоречило профессиональной этике и было крайне опрометчиво. Я должен также признаться, что сначала испытывал что-то похожее на уколы ревности, когда слышал, как Тавернер консультируется с ним и пользуется его советами по поводу тех больных, которые ставили нас в тупик. Мариус интеллектуально был намного ближе к Тавернеру, чем я. Оба они принадлежали одной духовной области в глубинах подсознания, но в одном преобладал ученый, в другом — художник. Тавернер, спрятав его душу, спас ее, когда Мариус едва ее не лишился, выставив напоказ перед грубыми людьми. Когда я длинными осенними вечерами слушал их беседы в приемной у камина, я часто задумывался над тем, почему в этот момент так много их духовных родственников томятся в тюрьмах и сумасшедших домах, и как случилось, что цивилизация должна перемалывать своими колесами людей, подобных Мариусу. Я понял также, почему работа оккультистов скрыта под защитой братства, члены которого приносят клятву хранить тайну, представая миру в маске, подобной той, которую носил Тавернер, и скрывая свою реальную жизнь от всех, кроме членов братства. Мариус оказался слабее Тавернера и уперся в стену, тогда как мой шеф под защитой Ордена, к которому принадлежал, с помощью ритуала управлял силами, которые рвались из Мариуса и разрывали его на части, и становился сильнее, расходуя их на других.
В эти дни ранней осени, которые постепенно укорачивались с приближением зимы, Тавернер часто оставлял нас вместе. Мариусу приходилось решать много имущественных вопросов, и моей задачей было помогать ему в этом. В денежных делах он был ребенком, и торговцы его безбожно надували, но к счастью для него, почти вся собственность Калэнов заключалась в земле, а в этом отношении он был просто гениален, и земля ему подчинялась особым образом. Арендаторы относились к нему с суеверным почтением и, мне казалось, даже немного боялись его. Как бы то ни было, они старались не препятствовать ему, и я сам видел, как он зачаровывал поля, а фермеры смотрели со смущенной улыбкой, стыдясь признаться в суеверии, но страстно желая, чтобы колдовство свершилось.
Однако это не могло продолжаться вечно, и пришел день, когда мне пришлось на несколько дней отпроситься у Тавернера для участия в работе медицинской конференции в Лондоне. Я покинул их без особых осложнений — Мариус, к моему облегчению, согласился на мой отъезд без всякого волнения. Итак, я отбыл назад — в человеческое убежище. С тех пор, как я присоединился к Тавернеру, я впервые должен был оказаться среди своих собратьев и потому особенно сильно ждал этой встречи. Здесь у меня была твердая почва под ногами, в компании же Тавернера я всегда себя чувствовал как рыба, вытащенная из воды.
Но после того, как были прочитаны различные доклады и началась дискуссия, я обнаружил, что мною постепенно овладевает странное чувство. Когда я находился рядом с Тавернером, мой ум, казалось, работал медленно и неповоротливо по сравнению с его, но по сравнению с этими людьми мой ум работал с молниеносной быстротой и ясностью. Еще только описывался ряд новых явлений, а я, казалось, уже проникал в скрытые глубины, которые их вызвали. Я видел это не так, как Мариус, глазами ясновидящего, но определял все с безошибочной интуицией, не умея объяснить это даже себе.
Еще меньше я мог объяснить это другим. И после первой попытки принять участие в дискуссии, где мне было известно все наперед, я погрузился в молчание, которое больше не пытался нарушить. Здесь, среди собратьев по профессии, моей душой овладело чувство безграничного одиночества. Я чувствовал себя так, словно заглядывал в чужое окно, а не участвовал в конференции. Пока я не вернулся в свои пенаты, я не сознавал, как далеко ушел по пути, проложенному Тавернером.
Постоянная жизнь в созданной им атмосфере, под влиянием его взглядов на вещи, настроила мою душу на особый лад, и я отделился от своих коллег. Я понял, что не смогу поддерживать никаких связей вне странного, никак не оформленного братства тех, кто следует Тайным Путем, хотя в его рядах я тоже не состоял. Невидимый барьер отделял меня и от них, и я не мог войти в их жизнь.
Конференция завершилась обедом, и, принимая в нем участие, я ощущал невероятную путаницу в
