владыке.
— Бравые вояки, что и говорить, — насмешливо хмыкнув, произнес Конан. — И что это они у тебя гниют по палаткам без дела?
— А… Мы… — невнятно начал бормотать командир, но король уже не слушал его. Он обращался к десятнику.
— Отправьте немедленно оруженосцев по ближайшим деревням — мне нужны подводы, телеги, брички — все что угодно, чтобы перевезти ваше пыльное воинство на расстояние прямой атаки до Совиной Горы. На ваших конях хоть сейчас можно пахать или возить навоз. Но для атаки в галоп, после сколь-нибудь длительного марша, они не годятся.
— Но мой король, не собираетесь ли вы атаковать разбойничье логово только силами гарнизона? — спросил капитан, переводя растерянный взгляд с Конана на своего десятника, который громким голосом уже отдавал распоряжения.
— Именно, именно, мой друг.
Конан прошелся еще раз вдоль строя и остановился напротив дюжего молодца, который, в отличие от остальных, не стоял навытяжку, а принял более вольготную позу и улыбался едва ли не в лицо всесильному владыке. Улыбка его была весьма своеобразной — отсутствие передних зубов и обезображенная нижняя губа придавали его физиономии сходство со стигийскими «масками смерти». Король замер и сощурился, словно пытаясь припомнить что-то весьма важное, не переставая говорить:
— Именно так. Эта свора грабителей настолько привыкла к вашему деликатному с ними обращению, что, мне кажется, вполне можно подобраться к ним поближе и вспугнуть, как куропаток. Что они будут делать, как ты считаешь? — И Конан хлопнул по плечу беззубого.
Тот, словно только того и ждал, оскалился еще больше и произнес низким утробным голосом:
— Драться с солдатами Вашего королевского Величества — это им не глотки жирным купцам резать на большой дороге. Мы пройдем сквозь них, как нож сквозь масло, и выкинем за немедийскую границу, мой король.
Конан покивал головой и произнес тише:
— Главное — это подобраться поближе, и как можно скрытнее. Капитан, есть в вашем отряде опытные следопыты или придется брать местных пастухов?
— Да, Ваше Величество, тот, что стоит перед вами, истоптал вокруг все горы и урочища — он старший обозный, а заодно и главный охотник…
— А местных лучше не брать, они Хвата обожают больше, чем своих костлявых жен, — перебил начальство беззубый, сопровождая свои слова характерным жестом, видимо, вошедшим у него в привычку, — мазанул большим пальцем по переносице от лба до кончика носа, затем палец лихо встопорщил жесткий ежик пышных усов.
Капитан, было, собрался отчитать нахала, столь вольно ведущего беседу с августейшей особой, но тут локоть короля пребольно въехал толстяку в бок, и он услышал радостный вопль Конана:
— Ройл, чтоб собаки выгрызли мне селезенку! Старый беззубый Ройл, чью никчемную жизнь я спас в пиктских джунглях. Да, тогда жизнь была повеселее, а вино — не таким кислым!
С этими словами Конан обнял за плечи старого вояку, а тот едва не прослезился, растроганный. Меж тем король взял капитана за перевязь и легонько встряхнул, отчего у того голова мотнулась на плечах, как у деревянного болванчика, и проговорил:
— Под твоим началом, капитан, служит великий воин, не будь я король Аквилонии! Помнится, что, пока он был одним из следопытов в гиблых Боссонских топях, пиктское зверье и носа не казало по эту сторону от Громовой. И ведь славное было времечко — несколько отрядов вольных боссонских охотников прикрывали хайборийские поселения не хуже, а то и лучше, чем сейчас это делают полтора десятка линейных полков. Дармоеды, граница — что твое решето, а во сколько это обходится казне?
Вопрос этот был обращен в пустоту — офицеры заштатного пограничного гарнизона вряд ли могли дать на него вразумительный отчет. Капитан же, поправив съехавшую перевязь, произнес:
— Мой король прав — это славный воин. Во время заварухи с немедийцами он проявил себя с наилучшей стороны.
— И, без сомнения, свое брюхо ты наел из-за того, что умелый охотник — везде добытчик, будь то гиблый пиктский лес или голые скалы на этой границе.
Король пришел в необычайное душевное волнение, которое всякий раз охватывало его, когда приходилось встречать, правда, все реже и реже, бойцов, служивших под его началом в былых сраженьях. Он приказал латникам, рассыпав строй, ждать подвод для выступления, и увлек беззубого следопыта с собой в палатку.
— Ройл, нет, постой, эй, ты! — Во входном проеме немедленно возник паж. — Тащи вина… Как так — нет вина… Изыми именем короля у этого жирного капитана. Впрочем, нет, они тут пьют ослиную мочу или что еще похуже.
Казалось, Конан был обескуражен не меньше, чем, если бы проиграл решающее сражение под стенами Тарантии. Под его взглядом паж весь как-то съежился и стал едва ли не прозрачным.
— Твоя, правда, мой король, — Ройл уже выуживал из своего походного мешка деревянную баклагу, — честному воину и почитателю светлых богов не пристало пить эту местную дрянь. Вот, одна беда — мал запасец. Но, право, не знаю, пьют ли во дворце столь же восхитительные напитки.
Конан приложился к протянутой фляге, и лицо его посветлело.
— Кром! Наконец-то я понял, почему в последние годы мне вино в глотку не лезет! То есть лезет, конечно, но нет того, понимаешь, ощущения… А ну-ка, Ройл, дай-ка еще… уф. Все эти кубки, чаши и прочий хлам отшибают у пива, вина и эля самое главное — духовитость. Королям, знаешь ли, почему-то не пристало хлебать, зачерпнув прямо из бочек. Но лишь в добром бочонке из старой душистой доски, да еще в такой вот фляге, или в кожаном бурдюке вино сохраняет настоящий, стойкий аромат.
Ройл уже расположился по-свойски, бросив в угол свое, так и оставшееся при нем со смотра снаряжение, и собирался, хлебнув разочек, приложиться еще. Но насторожился и устремил взгляд за откинутый полог.
Конан повернулся: прямо у входа в палатку расположилась охрана короля и, судя по возбужденным голосам и характерному позвякиванию и бульканью, собиралась приятно провести время до самого выступления.
— Совершенно распустились, — произнес киммериец и направился к выходу. — Хотя даже владыке Аквилонии не под силу навести дисциплину среди десятка асиров, гандерландцев и киммерийцев. Они, как и я в былые годы, только и умеют, что драться, да пьянствовать, а еще подолы задирать. Эй, вы, разгоготались, словно стадо хримтурсов. А ну-ка давайте сюда бочонок — поди, из самой столицы с собой тащили. Ха, да я вижу, охрана у Конана-киммерийца ему подстать — у вас и второй имеется. Давай, давай.
И Конан вошел в палатку, неся увесистый бочонок из тех, в каких шемитские купцы привозят на ярмарки Тарантии ароматические масла.
— Если вино пропахло стигийскими травами, я отправлю негодяев чистить конюшни! — С этими словами Конан ударом кулака выбил дно у бочонка и с размаху грохнул его на стол.
Ройл меж тем прикончил свою припасенную на черный день фляжку и уселся поближе.
Через некоторое время, когда паж, надо отметить, уже с трудом державшийся на ногах, заглянул внутрь, то увидел, что оба собутыльника сидят прямо на полу, положив руки друг другу на плечи, и Ройл буквально кричит в ухо короля:
— Ты тогда еще командовал отрядом наемников, к вам присоединили моих следопытов и еще какой-то сброд, который вербовщики переловили в ближайших деревнях…
— Да, это была настоящая банда. Герцог мне перед битвой так и сказал: «Ты, Конан, знай — у аквилонской короны не так много тюрем, чтобы вместить всю твою шайку, так что я ставлю вас в самом центре и надеюсь, что панцирники стопчут и порубят большую ее часть, ведь после битвы я все равно должен взять вас под стражу за грабежи и насилия в коронных землях». Редкой тонкости государственный ум, надо заметить, был у того герцога. В бою ему оторвало светлую его башку камнем из катапульты…
— Из баллисты, мой король, — солидно возразил Ройл и икнул.
— Кром, какая разница, все равно — оторвало напрочь. А центральный клин этих Нергаловых сынов ударил в нас, как колун в сырое полено, и застрял. Герцог оказался прозорливее многих моих нынешних полководцев — пока в центре мы с панцирниками вспарывали друг другу брюшины, крылья аквилонской конницы начали медленно смыкаться…
Король попытался показать, как именно смыкаться, — словно огромная черная птица, он распростер руки, смахнув при этом со стола плошку. Коптящий фитиль с шипением упал в полупустой бочонок и погрузил палатку во тьму. Однако беседы это не прервало. Ройл невозмутимо хлебанул прямо из бочонка, сплюнув в сторону пеньковую мочалку, и выдохнул:
— Но дело чуть не пошло псу под хвост, когда весь этот сброд дрогнул и побежал.
— Да, улепетывали они, как жирные мускусные крысы от беркута, когда на нас навалился резерв противника. Как сейчас помню — там были получившие волю каторжане — во-от с такими мордами и вот с такими дубинами, баграми, вилами и Сет еще знает с чем.
— И я тогда выхватил у тебя из рук знамя, и зашвырнул его далеко вглубь их рядов…
— А я, сразу не поняв зачем, прямо из седла дал тебе сапогом по морде…
— И двух зубов как не бывало, прах побери окованные носки тех сапог…
— Знатные были сапоги, я потерял их, когда праздновали победу и какой-то пьяный осел швырнул в мой шатер факел…
— Н-да… Победа висела на волоске, но наш отряд, даром, что наемники без роду и племени, рванулся за своим знаменем так, что прошел по резерву противника и остаткам клина, даже не разобрав толком, что центр врага уже прорван, как гнилая мешковина…
Пока не опустел бочонок, и не были упомянуты все подробности столь давней схватки, что о ней не слышали ни толстый капитан, ни десятник, сидевший прямо у входа в шатер, никто не осмеливался заикнуться о предстоящем походе.
Телохранители приканчивали оставшийся бочонок, а гарнизон, разместившись в полном вооружении вокруг доставленных из окрестных деревень телег, вполголоса поругивал примчавшееся невесть, зачем воинство короля, да и самого правителя. Будет поход на Совиную Гору, или не будет; старый король мается дурью, а может, ему не с кем пить во дворце, или он действительно так уважает старину Ройла, что для беседы с ним прискакал из самой Тарантии; пойдут ли с ними, если все же выступление состоится, королевские телохранители или, напившись до умопомрачения, будут отлеживаться в тылу, — таковы были темы для обсуждения.
— Не, такие не упадут с одной-то бочки. Только злее будут.
— Ух, рожи такие, что у тех, на Совиной, почище и попристойней будут.
— Да, таким кровь ближнему пущать — видать, одно удовольствие.
— И где их таких набрали. По мне — так их и близко ни к каким дворцам подпускать нельзя. Одно слово — варвары, северяне.
— Точно, старина Ройл, в молодые годы от таких вот Аквилонию спасал.
— Да король, говорят, сам таким был. Варвар с севера, наемник, чуть ли не пират — пока к трону не пробился.
— Поговорите, поговорите еще — аккурат в каменоломни с поля боя и отправитесь.
— А что, про то все ведают. Не верите — Ройл вот выйдет, все и выложит начистоту.
— Как же, выйдет. У них с королем на пару — такая же вот баклажечка.
— Спроси, спроси у Ройла. Он и трезвый-то без врак двух слов не скажет.
— А я вот про короля, не верю. Видал я тех наемников. Вы всю жизнь за юбкой, да за бутылкой. Теперь здесь вот гниете, света белого не видали, а я поколесил, побродил в свое время. Видал тех наемников. Зря вы на охрану эту напраслину возводите. Настоящие наемники — руки грязные, все в перстнях, под ногтями — кровь засохшая. Глаза пустые, сами дерганные, чуть что — сразу за ножи или, там, мечи хватаются. А про корсаров — про тех такое говорят…
— А ты уши развесь — и побольше слушай, ротозей. Мир он повидал. Это от таверны — в кабак, что ли? Говорят тебе — из наемников наш Лев. Но — из приличных…
— Не бывает приличных наемников. Был бы он корсаром или разбойником каким — стал бы о королевстве думать? Вот твои, с немытыми руками и кровью под ногтями, дотянись до трона — что бы стали делать? Города строить, корабли, академии всякие разводить, а? То-то. Варвар — это да, варвар и есть, но не корсар.
