недисциплинированных буянов с каждым днем все больше напоминало регулярную армию. Он умел, когда надо, держать норов в узде и ждать своего часа. Он ценил своих новых союзников и прощал им чистоплюйство, хотя, на его взгляд, оно заслуживало только презрения.
И Каи-Хан клятвенно обещал себе: пока не выжмет из них без остатка свою выгоду, он будет потакать всем дурацким капризам, даже удавит для острастки кого-нибудь из своенравных молодцов, если они вздумают задирать агадейцев. Он едва не сломал челюсть своему любимцу Ияру, когда узнал о его «джигитовке» на коне Бен-Саифа; только неописуемый ужас, застывший в глазах бледного сотника, смягчил удар огромного кулака.
Но сейчас, сидя на иранистанском ковре перед кальяном и глотая опийный дымок, сдобренный южными благовониями, он откровенно сожалел, что в первый же день, когда знатную пленницу привезли в его стан два серых латника, не заявил о своей привилегии. Зря, что ни говори, он церемонится с дерзкой красоткой. Отвесить бы ей крепкую оплеуху, повалить на четвереньки, заголить распрекрасную дворянскую задницу и сделать то, за что женщины уважают настоящих мужчин. Глядишь, козочка стала бы куда сговорчивее.
– Да отринет меня Инанна, если я понимаю тебя, госпожа, – сокрушался Бен-Саиф. Он то приседал на корточки перед непреклонной котировкой, то снова начинал мерить нервными шагами шатер. – Мы, агадейские горногвардейцы, знаем, что такое клятва верности, мы просто не способны изменить своему повелителю, но ведь такие люди, как ты, всегда считали нас ослами. Скажешь, нет?
– Скажу да, – буркнула Зивилла. – Вы самые настоящие ослы, но не потому, что верны повелителю.
– Лицемерие! – воскликнул Бен-Саиф. – В мире хаоса – твоем мире – честность, преданность, долг вассала – всего-навсего громкие слова, любой из твоих соотечественников без зазрения совести разменяет их на гроши.
– И не прогадает, – вмешался в разговор барон Ангдольфо, который сидел в темном углу на шелковых подушках и совал дольки мандарина в клетку большого зеленого попугая.
Зивилла ошпарила изменника ненавидящим взглядом, тут же взяла себя в руки и холодно спросила:
– И много ли ты выгадал, меняла?
Ангдольфо отвернулся. По возвращении в лагерь он ни словом не обмолвился при Зивилле о своих злоключениях в Когире, но женское чутье мгновенно подсказало пленнице, что у ее бывшего любовника и телохранителя не все идет гладко. Она без труда догадалась, что Ангдольфо побывал в Даисе, и горногвардейцы не пытались ее разубедить.
– Ты пойми, когда речь идет о судьбе человечества, такие понятия, как предательство и верность, теряют смысл, – в который уже раз втолковывал упрямице Бен-Саиф. – Оставь эти предрассудки нам, тупоголовым ослам. Постарайся рассуждать здраво, я тебя ни о чем другом не прошу. В мире невозможно встретить двух одинаковых людей. У каждого человека свои устремления, свое восприятие действительности, если на то пошло, свои путь в жизни. Мы не притязаем на свободу личности, не хотим заступить ей путь. Совсем напротив, мы ей предлагаем торную дорогу. Тысячи дорог! На суше, на море, в небесах! В конечном счете мы все выгадаем. Я, ты, Лун, Каи-Хан, Ангдольфо. Если договоримся соблюдать кое-какие условия. Для начала просто-напросто научимся уважать друг друга! Хотя бы за то, что мы все такие разные.
Зивилла устало вздохнула. Эти доводы она выслушала, наверное, десяток раз, ее теперь даже не тошнило. Зато на лицах Каи-Хана и Ангдольфо то и дело проглядывало отвращение. За тысячелетия мир способен измениться до неузнаваемости, но люди всегда остаются прежними. Почти не меняется численное соотношение дураков и умных, злодеев и добряков, подонков и порядочных. У одних душа светится, у других лишь смердит, как кусок дерьма. Один младенец с наслаждением отрывает бабочкам крылышки, другой обливается слезами, ненароком раздавив таракана. Можно ли научить человека уважению к ближнему? Иные считают, что с помощью пыток его можно научить чему угодно.
– Так это из уважения ты сжигаешь мальчишек заживо? – угрюмо спросила дама Когира. – Из уважения травишь людей черным лотосом, из уважения ведешь на мирную Бусару банду кровожадных гиен?
Задетый за живое, Бен-Саиф повысил голос:
– Осмелюсь напомнить, госпожа Зивилла, я солдат! Солдат из армии, которая больше века защищает свою страну от алчных чужеземцев. Известно ли тебе, сколько нехремцев участвовало в последнем набеге Токтыгая на наш пограничный форт? И кто их туда звал? Только потому, что на старости лет твой король взялся за ум, мы и хотим предложить ему выгодные условия мира. Но он должен ценить этот жест! Дорожить вашим расположением! Мы могли бы в считанные дни поставить его на колени, для этого достаточно прислать сюда две-три сотни таких, как я. Но мы хотим, чтобы он сам, по доброй воле, принес моему монарху клятву верности. Мы превыше всего ценим здравомыслие, и тот, кто сумеет его проявить, вправе рассчитывать на мирволение короля Агадеи. Каи-Хан дал слово, что в Бусаре ни с одной головы не упадет волос, если жители без боя пустят нас в город. Что это, как не жест здравомыслия и доброй воли? Отчего бы и тебе не позаботиться о благополучии бусарцев? Мы просим о сущем пустяке: потолковать с Гегридо по-родственному, убедить, что…
– Когда речь идет о чести, – перебила Зивилла, – моему дяде все едино, что родная племянница, что перебежчик из ее свиты. – Она повернулась к Ангдольфо. – Удивляюсь, почему он не украсил твоей головой крепостную стену?
Барона передернуло. Он вспомнил штыри над городской стеной – на них даисские палачи насаживали головы преступников, вспомнил перекошенное яростью лицо Гегридо. Его спасло только обещание, что Каи-Хан изнасилует Зивиллу и отдаст на потеху солдатам, если к назначенному сроку барон не вернется в лагерь целым и невредимым.
– Жест здр-равомыслия! – заорала вдруг ему в лицо глупая зеленая птица. – Пер-ребежчик!
– Хакампа! – рявкнул на нее Каи-Хан. – Закрой клюв, а не то я его вырву.
– По-р-родственному! – не унимался Хакампа. – Клятву вер-рности!
Багровея от злости, Каи-Хан поднялся во весь свой медвежий рост, и Зивилла с ужасом посмотрела на попугая, но апиец направился не к расшалившемуся любимцу, а к ней. Нагнулся, протянул ручищи, ухватился за бархатную тунику, разорвал до живота вместе с исподней рубашкой.
– Ты слишком много болтаешь, коза, – процедил он сквозь зубы. – И слишком много о себе мнишь. Но сейчас мы с тобой узнаем, кто чего стоит.
– Эй-эй, постой! – Встревоженный Бен-Саиф бросился к соправителю Апа, но тот небрежным взмахом руки отшвырнул его, как муху. – Погоди! Это ничего не даст! У нас есть другой способ…
