– Сначала я закончу работу для Сеула Выжиги, – твердо сказал он. – А там посмотрим.
– Упрямец! – Старик ударил себя по колену темным кулаком. – Да кто такой этот Сеул Выжига, чтобы рисковать ради него головой? Разве он симпатичнее меня, кхи-кхи-хи? Не сегодня, так завтра его прирежут собственные подданные, неужели ты веришь, что он сдержит обещание, объявит войну могучей Агадее? Неужели ты веришь, что ему нужна нищая, разграбленная Пандра, озлобленный, полудохлый от голода народ?
В разговор вмешался Тахем, донельзя раздраженный измышлениями призрака:
– Что ты несешь, мерзавец?! Как ты смеешь поливать грязью моего властелина? При нем Пандра переживает истинный расцвет, в стране царят порядок и справедливость!
Черные глазницы призрака повернулись к стигийцу, сухие губы едва не растрескались от улыбки, достойной горячечных кошмаров.
– Преданный цепной пес, кхи-кхи-хи. Кому другому, Тахем, твоя рабская верность пришлась бы по сердцу. Но только не мне. Прикуси язык, маг-недоучка, если не хочешь раньше срока очутиться в стигийском аду. Сегодня вот этой рукой, – он снова звякнул цепью, – я убил весьма достойного человека, а уж с тобой, смрадная душонка, разделаюсь безо всяких угрызений совести. – Он перевел взгляд на Конана. – Киммериец, я забираю тебя у Сеула Выжиги. Мне ты нужнее. Если твой отряд выбьет агадейцев из Собутана, Выжига сбежит туда вместе со своей армией, а Пандру бросит на произвол судьбы. Он не собирается держать слово. Сеул свято блюдет свою выгоду, а какой ему прок в войне с Абакомо? Нет, Конан. Ты повернешь назад. Для тебя есть другая работа.
Тахем выпрямился в седле, гневно потряс над головой нагайкой.
– Клеветник! Интриган! Не верь ему, Конан! Мой повелитель – честный человек! Он готов воевать до последнего бойца. У него прекрасно обученная армия, ему служат выдающиеся маги…
– Вроде тебя, что ли, стигийский самородок? – Призрак недобро усмехнулся. – Я бы на твоем месте не кичился жалкими силенками. И не испытывал терпение настоящего волшебника.
– А я бы, – чуть не сорвался на визг Тахем, – на твоем месте не плел гнусных интриг в мире живых. Хоть бы в зеркало на себя глянул! Что б тебе не закопаться обратно в могилу, урод? Только богов своих перед людьми позоришь.
Совет стигийца задел призрака за живое (если слова «задеть за живое» применимы к гостю из мира мертвых). Ну-Ги поднес к лицу обруч, и тот вдруг затянулся блестящей бронзовой мембраной. Несколько мгновений призрак рассматривал себя в импровизированном волшебном зеркале, затем удовлетворенно кивнул и сказал Тахему:
– Уж не знаю, чем тебе не приглянулась моя внешность. На том свете все красотки от меня без ума.
– Могу себе представить, – брезгливо вымолвил Тахем, – этих красоток.
На черепе, обтянутом сухой кожей, мелькнул насмешливый интерес.
– В самом деле? И как они, по-твоему, выглядят?
– Уродины! – выпалил Тахем, не задумываясь. – Мертвечина ходячая под стать тебе.
Улыбки на лице призрака будто и не бывало.
– Осмелюсь не согласиться, – произнес он чуть ли не по слогам.
Тахем громко фыркнул.
– Трудно судить справедливо о том, чего никогда не видел, – гораздо мягче сказал оборванец. – Тахем, пока ты не увидишь наших красавиц, спорить с тобой – только время зря терять. А время в мире живых – самый ценный товар. Его у нас остались крохи. Ступай, Тахем, взгляни на моих богинь собственными глазами. Попрощайся с этими храбрыми воинами. Ты уже никогда с ними не встретишься.
Тахем открыл рот для гневной отповеди, но в этот миг его внимание привлек бронзовый обруч. Он спрыгнул с колен старика на дорогу и обернулся капканом на крупного зверя. Клацая и скрежеща зубцами, грозная снасть в хищном нетерпении заерзала на месте.
– Ап! – скомандовал призрак и хлопнул в ладоши.
Капкан прыгнул в сторону Тахема и одолел добрых два локтя. Стигиец взмок от ужаса.
– Ап!
Еще один прыжок. Перепуганного Тахема словно ветром сдуло с коня.
– Ап! Ап! Кхи-кхи-хи.
– А, Кром! – Конан схватился за меч. Старец, хихикая, замахал на него руками, и киммериец поперхнулся храпом.
– Ату его! Ату!
Тахем сломя голову убегал по деревенской улице, а следом огромными скачками несся кровожадный капкан. Оглушительно бренчала, удлиняясь, зеленая от патины цепь.
– Прыг-скок! Прыг-скок! – провожали беглеца дурашливые возгласы.
Раздался душераздирающий вопль. В тот же миг с Конана спало оцепенение, но ему на смену хлынула обморочная слабость. Беспомощно повисла рука с мечом.
Под глумливый полусмех-полукашель старика вернулся обруч, сжимая в зубах, клок черной тахемовой мантии.
– У меня тоже есть цепной песик, – похвастался оборванец, выдергивая кровавую тряпку и нежно поглаживая обруч. – Хоро-ошая собачка.
Цепь завиляла – точь-в-точь собачий хвост.
