Начали. И – р-аз, и – два, и – р-раз, и – два…
Десятник командовал, две пары солдат, держась за длинные рукояти мехов, нагнетали горячий воздух, четверо расправляли своенравную оболочку, а Бен-Саиф придерживая широкую кожаную кишку, не давая ей выпасть из отверстия в мешке. Шар распухал, точно громадный гриб-дождевик, а люди у мехов сменялись все чаще, исходили потом, то один, то другой в изнеможении падал на колени, но неумолимый десятник осыпал его ругательствами и заставлял подняться. Все-таки мешок мало-помалу раздулся и наконец, оторвался от земли, а затем и корзина тяжело заколыхалась на кожаных ремнях. Волосяной аркан, затянутый на торце коновязи, натянулся как стрела и накренил корзину, но не пустил ее в небо.
– Готово, командир, – буркнул десятник. Бен-Саиф кивнул и легонько пнул в бедро одного из воинов, переводящего дух на мостовой.
– Ординарца ко мне. Бегом.
Воин беспрекословно поднялся и побежал, спотыкаясь, к отворенной двери. Бен-Саифа уколола жалость – ординарец на крыше, у катапульт, измученному гвардейцу придется, одолеть шесть длинных лестничных маршей.
Ординарец не замешкался, но все-таки Бен-Саиф встретил его хмурым взглядом – над головой стыл воздух в плену оболочки.
– Все, как условлено, – напомнил помощнику Бен-Саиф. – Мне сверху до тебя не докричаться, так что не забывай держать человека точно под шаром. А другого поставь между дворцом и сокровищницей для связи. «Слез» на крыше достаточно?
– По десять штук, – доложил ординарец, – на катапульту.
– Пускай еще по десять принесут, – решил Бен-Саиф, – и засыплют песком. Да поаккуратнее, ясно? Нам сейчас только горящего дворца не хватает.
– Есть поаккуратнее.
– Действуй, – отпустил Бен-Саиф ординарца.
Шар нетерпеливо подрагивал в десяти локтях над корзиной – огромный пузатый монстр, этакая темная медуза, перепутавшая воздушный океан с родным тропическим морем. Хлипкая корзина, изделие малоискушенных в воздухоплавании солдат, не внушала доверия, и Бен-Саиф огорченно посмотрел на груду своих доспехов. Их придется оставить – лишняя тяжесть. А впрочем, разве спасут доспехи, если он сверзится с неимоверной высоты? По жилам разливался муторный страх, душа так и норовила спрятаться в пятки, и Бен-Саиф подумал невольно: а не запустить ли в поднебесье кого-нибудь другого, хоть того же ординарца? Нет, нет и нет. В горной гвардии каждому рекруту нервым делом вбивают в голову золотое правило: сам задумал, сам и выполни. Иначе потом локти будешь кусать, сетуя на чужую тупость.
«Эх, Лун, – тоскливо подумал сотник. – Вот кого бы я сейчас охотно посадил в корзину, так это тебя. Конан и глазом не успел бы моргнуть, как проникся бы к нам симпатией. Или в его отряде появились бы наши люди».
Он подпрыгнул, схватился за шаткий борт корзины, перевалился через него, встал, обрел устойчивость и с замиранием сердца дал знак десятнику. Тот подскочил к коновязи, сбросил волосяной аркан, и шар, вздыхая, как живой, и грузно переваливаясь с боку на бок, поплыл ввысь.
В добром полете стрелы над дворцом прочный канат оборвал подъем летательного аппарата. Под напором легкого ветерка мешок с теплым воздухом двинулся на северо-восток. В сторону Агадеи. И окончательно завис над обширным мандариновым садом.
«Ага, вот они где, подлецы!» – сразу углядел Бен-Саиф к востоку от сада лагерь противника. Несколько десятков шатров, люди, кони. Его кони, агадейские. Доставшиеся киммерийскому пройдохе по его, Бен- Саифа, оплошности.
Он свесил голову за борт и поглядел вниз. Трое связных на быстроногих конях держались под шаром. Ждали приказов командира.
Сотник выудил из-за пазухи стальное перо, выдернул пробку из тонкогорлой керамической чернильницы, достал стопку бумажных квадратиков (пока он воевал в Нехреме, высоколобые инанниты научились-таки делать новый писчий материал, бумагу, и в довольно больших количествах). Он уселся на дно корзины, расправил листок на колене и только сейчас спохватился, что некуда поставить чернильницу. Кляня себя за непредусмотрительность, сотник выпростал из рейтуз подол рубахи, оторвал тонкий длинный лоскут, продел между прутьями борта корзины и кое-как привязал чернильницу, чтобы горлышко смотрело вверх. И вдруг заметил, что перо успело до середины провалиться в одну из бесчисленных щелей днища. Еще миг, и оно умчится вниз! Чем тогда писать приказы?
Он успел поймать перо двумя пальцами за самый кончик, шумно перевел дух и рассмеялся.
Вскоре записка вместе с камешком в белом хлопковом мешочке полетела к связным, а затем один из них карьером поскакал во дворец. Бен-Саиф злорадно усмехнулся: мое дело сделано, теперь дело за ординарцем и катапультами.
Его внимание привлек небольшой отряд пандрских всадников на западе, в пяти-шести полетах стрелы. Кавалькада продвигалась по дороге к селу, выходит, люди Конана и там рискнули расположиться? Что ж, напрасно. А в саду, где горногвардейцы разгромили крестьянский отряд, наблюдается скопление пехоты. Костры, котлы, смуглые вендийки, стирающие в ручье солдатское исподнее. Кшатрии на привале. Чудненько. Второй мешочек с бумажкой и камешком – фьюить!
– Обр-рати внимание, – произнес вдруг за спиной скрипучий голос, – на юго-запад.
Бен-Саиф обернулся, как ужаленный. На краю корзины сидела тропическая птица пестрой окраски, с преобладанием оттенков зеленого. Вертела клювастой головой и хладнокровно смотрела на сотника то одной, то другой черной жемчужинкой с белым ободком.
– Силы подземные! – воскликнул ошеломленный сотник.
– В том лесочке, – продолжал попугай, – сам Конан со своими когир-рцами. И кр-расоткой Юйсар-ры. Ах, какая женщина! Что за гр-рудь! Что за икр-ры!
– Ияр? – осенило Бен-Саифа. – Ты же Ияр, да?
– Ияр, – подтвердила птица. – Р-рад тебя видеть, агадеец.
