– Ха! – Бен-Саиф восторженно хлопнул в ладоши. – Каким ветром тебя занесло, старина?
– Да вот, пр-рилетел отдать должок, – охотно ответил бывший апийский сотник. – Это у меня теперь такое р-развлечение. А ведь я только что от нашего пр-риятеля.
Агадеец посмотрел на Ияра повнимательнее. Тропическая птица изрядно утратила лоск: перья грязны и растрепаны, на месте роскошного пестрого хохолка – плешь. И, тем не менее, от попугая так и веяло самодовольством.
– Ты про Луна? – с надеждой спросил Бен-Саиф. – Так он жив?
Попугай отрицательно помотал головой.
– Жив-то жив, но, увы, в тюрьме. В подземных застенках. Я хотел его выр-ручить, ведь он, так сказать, спас мне жизнь. Но меня и на пор-рог не пустили. Там все настор-роже, сучьи потр-роха, никто не р-рискует смотр-реть в глаза даже ничтожной мухе. Боюсь, Лун очень плох. Я побывал у Каи-Хана.
– Да что ты?! – удивился Бен-Саиф. – И не побоялся?
– Так тр-рясся, что половину перьев р-растерял, – честно ответил Ияр. – Зато Каи после моего ночного визита недосчитался пр-равого глаза. Он теперь не сопр-равитель Апа, а убогий калека, посмешище. Словом, покойник, сучьи потр-роха. Пр-редставляешь, как Авал обр-радовался?
– Представляю, – с широкой улыбкой кивнул Бен-Саиф. – Ну, а ко мне ты зачем прилетел?
– Так я же говор-рю, должок отдать. Р-раз я Луна не спас, так хоть тебе помогу. Хочешь этих нечестивцев выжечь? – Ияр мотнул головой вбок. – Запр-росто. Я тут целый день летал, все р-разведал. Только уговор! – Он приподнял драное крыло.
– Вернуть тебе человеческий облик? – предположил Бен-Саиф. – Прости, Ияр, не могу обещать. Вот, если Луна спасем… Тогда пересадим тебя в какого-нибудь здорового, красивого каторжника. Видишь ли, Лун – уникум. Свой необыкновенный дар он получил в награду от самого Анунны, это один из наших святых, он дал обет не совершать ни добрых, ни злых дел, но изредка делает исключение для кого-нибудь из паломников, выполняет его самое сокровенное желание…
– Да гадить я хотел на человеческий облик, – встряхнул крыльями попугай. – Мне и в этом неплохо, лечу, куда хочу, сам Митр-pa не брат. Тут за мной давеча ястр-реб увязался, сучьи потр-роха, так вер-ришь ли, я ему пол-хвоста выклевал! Нет, Бен-Саиф, ты мне лучше Юйсар-ры отдай, подр-ружку Конана. Ах, какая стать! Ах, какие бедр-ра!
– Женщину? – изумился Агадеец. – Помилуй! Да на что попугаю человеческая самка?
– А вот увидишь, – уклончиво пообещал Ияр, поправляя клювом растрепанные перья на грудке.
Со сводов подземелья срывались холодные капли, редкие светильники, расставленные по нишам слепыми надзирателями, скупились на чахлый свет, как последние крохоборы. С тех пор, как хозяин замка помрачился рассудком, тюрьма содержалась в небрежении. Зивилла посещала ее нечасто, а надзирателей осталось вчетверо меньше прежнего, остальные давным-давно разбежались, убоясь «лунной болезни»…
У полудюжины зрячих, которые помогали трем слепцам стеречь пленников, наверное, на всю жизнь укоренилась привычка ходить с низко опущенной головой. Они никогда не смотрели в глаза узникам, которые упрямо называли себя Лунами. Это и спасло челядинцев графа Парро от заразы, когда один из надзирателей, помрачась рассудком (без помощи Лунов, просто от дурной наследственности вкупе со злоупотреблением пивом и вином), внял-таки уговорам графа и вошел к нему в камеру. Вскоре после этого, не поднимая глаз, его зарезал другой стражник, когда безумец приблизился к нему и попытался завести разговор по душам. А графа оглушили и бросили обратно за решетку, снова надев ему бронзовые шоры. Люди из подземелья давно научились узнавать Лунов по манере речи.
Женщина в мужском теле тоже не поднимала головы, спускаясь по скользким от грязи маршам. Перед ней бесшумной тенью скользил надзиратель, – кряжистый, толстоногий, он был неотличим от своих приятелей и от тюремщиков из других замков Когира, словно дворяне когда-то задались целью вывести особую породу стражей подземелья и добились успеха. Казалось, коренастые охранники рождены как раз для этих сумрачных анфилад; прислонится такой где-нибудь к стене, и запросто спутаешь его с пилоном или контрфорсом.
Только в одну «чумную» камеру осмеливались заходить стражи. Там в неглубокой стенной нише лежал прикованный к кровати пленник. Оковы, конечно, были не нужны – в агадейце едва теплилась жизнь.
Надзиратель услужливо поставил у кровати шаткую табуретку и, повинуясь жесту Зивиллы, беззвучно выскользнул из камеры. Лязгнула дверь, за крошечным зарешеченным оконцем всколыхнулась серая тень.
Пленник в алькове безмолвствовал. Зивилла прислушалась к его неровному дыханию и поняла, что он в сознании и не спит.
– Зачем ты звал меня, Лун? – спросила дама Когира. Еле слышно скрипнула кровать. Лязгнули оковы. И словно из немыслимой дали донесся прерывистый шепот:
– Я звал тебя… почти неделю назад.
Зивилла пожала плечами.
– Я была занята. Истребляла в лесах твоих друзей. Теряла своих. Отнимала оружие у Лунов, которых сдуру взялся снабжать твой король. Вчера мы захватили большой обоз агадейцев, всыпали им по первое число, вот я и позволила себе передышку. Решила навестить тебя, послушать, что новенького скажешь, а заодно «порадовать» своими новостями.
Лун снова шевельнулся на кровати.
– Да, на этой войне… нам не очень везет.
– Нам тоже, – с горечью признала Зивилла и безрадостно усмехнулась. – Столько напрасных жертв. Зато мы вас отучим воевать. Раз и навсегда.
Несколько мгновений Лун полежал молча. «Все-таки ему тяжело говорить», – догадалась Зивилла.
– Дама Когира… – сипло произнес узник. – Я все думал… что за странный титул?
