требовалось. У каждого имелись компенсирующие друг друга достоинства и недостатки.
Переваловская супруга при некоторой ее взбалмошности и бабских причудах была женщиной, в общем- то, незлобивой и заботливой, а главное – семейной. В том смысле, что с рвением вила семейное гнездо и, как могла-умела, поддерживала в домашнем очаге огонь. Она была хорошей и практичной хозяйкой и матерью их детей – всегда у нее прибранных, ухоженных, всегда первоочередных в ее заботах. Перевалов это видел, ценил, полагал, что это и есть в семейной жизни главное, а потому терпеливо сносил и вечный по отношению к нему повелительно-хозяйский тон, и часто несправедливые в его адрес упреки-уколы, и многое другое, что ожидает мужчину, в доме которого верх держит женщина.
Но и мадам Перевалова, наделенная от природы неплохим психологическим чутьем, палку лишний раз не перегибала, прекрасно понимая, что фундаментом их семейного дома является именно он, Перевалов. Она и «запала» на него с первого же дня знакомства, потому что инстинктивно чувствовала, что он для нее, беспородной девушки из районного городка, есть та надежная в обозримом будущем стена, на которую можно спокойно и уверенно опереться.
Так что их семейный тандем, несмотря на разнозаряженность полюсов, был до поры вполне органичным. А в силу того, что подобных союзов несть числа, то и типичным.
Новые времена – новые песни. По-иному зазвучал сейчас их семейный дуэт. И чем хуже шли дела у Перевалова, тем меньше в дуэте оставалось гармонии, резче проявлялся диссонанс. Самого Перевалова теперь почти не было слышно, зато соло супруги становилось все злей и укорительней. В ее глазах Перевалов был виноват во всем: и в творившейся вокруг вакханалии, и в том, что из этого моря безобразия он, чистоплюй и замшелый ретроград, не сумел ничего нужного и полезного для своей семьи выудить. И чем дальше, тем явственней звучал в ее партии мотив презрения – презрения к слабаку и неудачнику.
В глубине души Перевалов понимал, что это ее поведение – своеобразная защитная реакция. Женщина привыкла чувствовать под собой опору, и вот теперь, когда стены зашатались, а фундамент треснул, она инстинктивно отшатнулась, запаниковала и заметалась в поисках новой опоры. Но все равно было обидно, и с каждым днем взаимоотчуждение усиливалось.
А обиднее всего было то, что раскаляющейся злостью на него и презрением заражались дети. Только виноват ли он в том, что из нормальных обеспеченных детей превращались они в золушек, брошенных в поток мутной жизни?
Сын пропал в этом потоке бесследно. Унес он в неизвестность и дочь с ее смуглым принцем. Кто следующий?...
Следующей стала сама мадам Перевалова.
С ней, как и с дочерью, случилось все внезапно. Для самого Перевалова, во всяком случае. Крупно ей повезло. Наконец-то счастливый билет выпал: нежданно-негаданно наследницей стала. Одна из ее тетушек, у которых жена Перевалова поначалу, перебравшись в город из райцентра, квартировала, завещала племяннице старенькую однокомнатную «хрущобу» на окраине.
Об этом Перевалов узнал, когда тетушку давно похоронили, а супруга его вступила во владение наследством. Сама она его в известность после того и поставила. И тут же предложила в «хрущобу» съехать, добровольно, по-хорошему оставив ей трехкомнатную квартиру. Дескать, получай свою долю и – прощай, расходимся, как в море корабли. Об оформлении и прочем пусть не беспокоится, она это берет на себя...
Тяжелым, тягостным был тот разговор. Неприступной каменной глыбой стояла перед ним супруга. Словно и не было до этого четверти века совместной жизни. Она начала совпадать, или уже совпала, с нынешней жизнью, – догадался Перевалов и понял, что им, двум отрезанным от семейного каравая ломтям, больше не соединиться.
Супруга (теперь уже бывшая) действительно все обтяпала быстро: и развод, и размен. Перевалов оглянуться не успел, как оказался в «хрущобе» времен первых лет панельного домостроения.
Квартира была сильно запущена. Ни средств, ни сил на ремонт у покойной тетушки, видимо, не было. Беленые потолки мучнисто-серого цвета покрыла сеть мелких трещин. Обои во многих местах полопались, свисали клочьями. Эмалированные раковины в ванной и на кухне облупились, давно потеряли всякий вид, смесители текли. Булыжного цвета линолеум на полу вышоркался кое-где аж до бетонных перекрытий. На электроплите непонятно какого цвета, работала одна едва дышавшая конфорка. В квартире успел прочно поселиться нежилой дух. Оставшаяся здесь полувековой давности старомодная обветшавшая мебель – гнутые скрипучие стулья, продавленный диван, металлическая кровать с панцирной сеткой, буфет, комод да плешивый ковер над койкой только усугубляли мертвенность запустения.
Впрочем, Перевалов был настолько шокирован новым поворотом судьбы, что не только разглядеть, понять-то долго не мог – где он и как сюда попал. Несколько дней провалялся на диване, тупо уставясь в потолок. Он ничего не видел, не слышал, не воспринимал.
Из затянувшейся прострации вывел его голос, звучавший не рядом, не вне, а где-то внутри него. Чей, кому принадлежал – мужчине ли, женщине – Перевалов не разобрал. Может, он и вообще был бесполый. Голос звал его. Слов было не разобрать, но Перевалов прекрасно понял их смысл. А сводился он к тому, чрезвычайно для него важному, что на старой квартире его дожидается сын. Он нашелся, он пришел...
Перевалов сломя голову помчался на старую квартиру. Сына там не было. По квартире ходили чужие люди, распаковывали коробки и узлы, расставляли мебель. На его вопрос, не появлялся ли здесь молодой человек такой-то наружности, недоуменно пожимали плечами. И о том, куда делась женщина, жившая в этой квартире, тоже ничего не знали. Обмен был сложный, многоступенчатый...
17
И наступила для Перевалова новая эпоха, новая эра – бессемейного одинокого существования.
Так уж выходило, что Перевалов никогда раньше не жил один. В детстве рядом были родители, в армейской казарме и студенческой общаге тоже говорить об одиночестве не приходилось. Потом – своя семья, работа: домочадцы и сослуживцы, родственники, друзья и знакомые. Ходили друг к другу в гости, общались, перезванивались, переписывались. Все это создавало питательную среду и атмосферу его жизни.
С годами атмосфера становилась разреженней, а в последнее время и вовсе дух выходил из нее, как из проколотой футбольной камеры. Родители давно умерли. Единственная родная сестра жила на другом конце страны, и как-то не очень они роднились. Друзья и знакомые тоже постепенно исчезали с горизонта. Прошли времена, когда Переваловы принимали у себя и сами заглядывали в гости. Кто-то «забурел» и стал чураться их, к другим идти с пустыми руками казалось неприличным, а что нести, если у самих с голодухи мышь в холодильнике повесилась?
Теперь вот он один на один с собой в неродной, унылой, как мглистый день поздней осени, квартире.
Хорошо, хоть его любимец, сибирский кот, с ним. Не стала претендовать на него супруга, посчитав, видно, что оба они ненужные, бесполезные существа – обуза для приличной женщины...
Однако надо было выкарабкиваться, жить дальше. Этого требовал инстинкт самосохранения. Но прежней воли к жизни уже не было.
Внутренний стержень треснул, тоска и усталость довершали дело. Душа опустела, как покинутый дом, и апатия стала верным спутником Перевалова.
Ничего не хотелось ему делать. Тем не менее, инстинкт был еще до конца не сломлен и заставлял думать о хлебе насущном. Да и о коте, единственной теперь родной душе, не следовало забывать.
На счастье Перевалова, в продмаге, кварталах в двух от его дома, освободилось место грузчика, и ему удалось туда устроиться, правда, после некоторых сомнений по поводу его немолодого уже возраста и подозрительно интеллигентной наружности, с какой, если ты не студент, таким делом обычно не занимаются.
Кроме Перевалова, в магазине работали еще два грузчика. Один был ему почти ровесником, хотя в силу испитости и потасканности выглядел старше, другой, по той же причине, смотрелся ровесником, хотя был лет на пятнадцать моложе. Чувствовалось, что оба они хорошо спелись и спились, являют собой единый организм, с утра озабоченный тем, как поправить здоровье, а к вечеру – как дойти до полной кондиции. В процессе решения этих двух насущных проблем делали они и все остальное: разгружали продуктовые машины, подносили к прилавкам товар, убирали пустую тару...
