– Что же мне делать?
– Ты делай свое дело, это тебе зачтется в небесах.
– А на что мне небеса?
– Я думал, что ты старый, умный еврей. Когда ты попадешь на небо, святой Петр спросит тебя: «Что ты сделал нашему дорогому квестарю из кармелитского монастыря?». А ты ему ответишь: «Накормил досыта и напоил допьяна». Святой Петр разрешит тебе войти. И скажет: «Теперь я тебе прощаю то, что ты своевременно не принял христианства».
Пан Гемба долго присматривался к квестарю, наконец, раскрыв объятия, закричал на всю избу:
– Так это ты, поп, что так здорово умеешь молоть языком?
– Я самый, милостивый пан.
Шляхтич захлопал в ладоши.
– Вот здорово! Я с удовольствием расцеловал бы твою рожу, да ты низкого рода, поэтому негоже мне это делать.
– И я рад был бы сделать это, да от тебя так разит водкой, что я могу без памяти свалиться, потому что я, как невинный агнец, давно ничего не нюхал.
– Ну, что же дальше будет? – пытался выяснить корчмарь.
Шляхтич швырнул в Мойше кубком, а сам придвинулся вместе с кувшином к квестарю.
– Как я тебя увидел, на душе легче стало. Тоска меня грызет, развесели, поп, награжу щедро.
– Слышишь? – обратился брат Макарий к корчмарю. – Вот шляхтич и разрешил наш спор. Скажи-ка этому Иуде, брат, а то и он не верит.
Пан Гемба подкрутил ус и хотел пинком принудить Мойше отойти, но потерял равновесие и не упал лишь потому, что ухватился за стол.
– Не бойся, поп, – прослезился шляхтич, – я не позволю тебя обижать. Не будь я Гемба, не позволю. Пояс заложу, а наешься досыта.
– Как пан прикажет, – сдался корчмарь и отошел в глубь комнаты.
– Тошно мне, – наклонился пан Гемба к квестарю, – Сосет под ложечкой. Ох, тошно. Я бы, поп, последнюю Деревню продал, только бы тоску прогнать.
– А где же, пан Гемба, этот твой ученый, пан Литера?
– Дурак он! Дурак! – закричал шляхтич, прикладываясь к кувшину, затем вытер усы и повторил: – Дурак!
– Конечно, он был не самый мудрый из ученых, каких мне доводилось встречать, но по-латыни болтал здорово.
– Вот именно! – подтвердил пан Гемба. – А все же он дурак!
– Не спорю, однако и дураки бывают разных сортов, а пан Литера не самый глупый из них.
– Не самый глупый, а удрал.
– Значит, пан, ты ему на мозоль наступил, что он так подло сбежал.
– За девкой волочился и глазки ей строил, рохля проклятый.
– А разве девка – не божье создание? На свете не было бы рода людского, если бы не было кокетства да ухаживаний, да объятий за овином. Что же, ваша милость, неужели ты не позволял ему род людской множить? Видно, его возраст того требовал.
– Э-э, я против девиц ничего не имею, – сказал пан Гемба, вознеся очи к потолку, – но подлец девку-то подхватил, что на меня поглядывала.
– Эй, пан Гемба, – погрозил пальцем квестарь, – смотри!
– Ох, и хороша! У нее все было, чему положено быть у девки. Только чуть-чуть косила.
– А как же твое семейное положение?
– Ах, поп, – всхлипнул шляхтич и уронил слезу на усы. – Первая моя супруга безвременно скончалась.
– А вторая?
– И вторая тоже. Против моей воли отошла в лучший мир.
– Экий ты бедняга, милостивый пан.
– Третья моя супруга, упокой бог ее душу, из жалости к первым двум сама отправилась на тот свет.
– Как это – из жалости, пан Гемба? Первый раз слышу, чтобы новая супруга жалела своих предшественниц.
– У нее было доброе сердце. Жаль было ей, что те мучились со мной. Вздохнула, глазками повела, тут и жизнь ее кончилась. Голубиное было сердце, попик мой, голубиное, – шляхтич жалобно шмыгнул носом, а затем, схватив его двумя пальцами, высморкался далеко и метко – прямо в угол за печью. – Не такая была, как четвертая. Четвертая-то была гордячка, без палки не подступишься…
– А сколько же, ваша милость, было их у тебя?
– Сколько было? Трудно припомнить. Впрочем, погоди… – шляхтич растопырил руку и начал считать по пальцам. – Агнешка первая, потом Анна, за ней, дай ей бог памяти, Мария, – пан Гемба вздохнул, немного
