Отец Ипполит упал в объятия отца-настоятеля, и они нежно и трогательно облобызались.
– Я всегда думал, мой милый, что ты будешь моим преемником. Ты сообразителен и нашему монастырю принесешь немалую радость.
Отец Ипполит, развеселившись, как щегол, прощебетал:
– И чтобы подсчитать расходы на всю свиту, ведь такой знатной даме неприлично одной совершать паломничество…
– Очень хорошо, дорогой отец.
– И чтобы этой грешницей была наша милостивая добродетельница, высокородная пани Фирлеева.
– Вот-вот! Попал в самую суть!
– Поэтому приступим сразу к делу. И умереть нашей добродетельнице раньше срока никак нельзя.
– Она, правда, стара, но еще крепка и жилиста и немалый срок протянет.
– Да хранят ее святые ангелы.
– Стало быть, отец мой, ты эту иезуитскую идею одобряешь?
– Смиренно думаю, преподобный отец, что ты обладаешь исключительно проницательным умом.
Отец Розмарин приподнялся и слегка подтолкнул отца Ипполита к дверям.
– А о квестаре, дорогой отец, не беспокойся, мы и на него найдем управу. Ведь когда дело идет об уважении к монастырю и о его благосостоянии, любые препятствия должны быть устранены! У меня есть некоторые соображения, как от него избавиться.
Они расцеловались и разошлись: приближался час молитв и чтения святого писания.
Брат Макарий в это время был у управителя; он сидел на бочке, которую в целях сокращения пути к винному погребу поставили посредине комнаты, и барабанил по ней ногами. Управитель оседлал, как боевого коня, стул, и оба энергично орудовали кубками. Наконец квестарь, стукнув посильнее пяткой в днище бочки, произнес:
– У этой бочки прекрасный характер: она так мило отвечает на наши ухаживания.
Управитель громко расхохотался:
– А по мне, какая-нибудь бабенка была бы лучше.
– Это совсем другое дело. Однако редко какая женщина дарит столько наслаждений.
– Ну, отец, ты говоришь, как слепой, что силится описать восход солнца.
Квестарь спрыгнул, налил себе полный кубок, потом вновь взобрался на бочку.
– Говорю тебе, – продолжал он, – когда одолевает жажда и сосет червяк под ложечкой, то, будь тут самая раскрасивая женщина, ты смотришь не на нее, а на этот чудо-экстракт солнца и думаешь о глотке доброго вина, а красотой любуешься лишь тогда, когда сыт. Отсюда неоспоримо вытекает, что женщина тут никакой роли не играет.
– А я, святой отец, готов заглянуть в женские покои в любое время.
– А все-таки прежде ты осушишь кубок.
– Ну что там – один кубок, – махнул рукой управитель. – Я одного кубка даже не почувствую.
– Отсюда вытекает, что нельзя пить кое-как. Только тогда и жизнь мила, когда налижешься как следует.
– А по мне, говорю, женщина лучше.
Квестарь почесал нос.
– Утверждаю вновь, что хорошая бочка лучше любой женщины, какого бы та ни была рода и положения. – Сдается мне, святой отец, что ты лжешь.
– Если ты взял бочку и попробовал, то содержимое ее до самого дна не переменится и у нее будет все тот же характер. Сладкое вино останется сладким, а хочешь терпкого – возьми бочку с более выдержанным. А с женщиной никогда не сладишь: сегодня она сладкая, завтра – терпкая. А если тебе захочется чего- нибудь иного, как тогда, почтенный управитель? Сосешь лапу и ищешь утехи в другом месте.
– Знавал я женщин добродетельных, которые доставляли мужьям всяческую радость.
– Это, почтенный управитель, самое редкое исключение. Ты, наверное, был очень скуп, вот тебе так и казалось.
– Я скуп?
– Не иначе. Добродетель женщин – результат скупости их любовников.
– Эх, и несешь же ты околесицу, отец мой, – разозлился управитель, – я тебе говорю, что всему на свете предпочитаю женщин – и все тут.
– Ну пусть будет по-твоему, – пожал плечами брат Макарий, – давай-ка, раз нечего перекусить, выпьем по маленькой.
– Неужели мы все сожрали?
– Тем хуже для еды, если мы о ней уже не помним.
– Я тоже перекусил бы, пожалуй. Не заглянуть ли нам в буфет?
