неверный текст… Алена! Господи, я так хочу, Господи, помоги!
Алена уже не слушала. Она исступленно твердила, неверно, неточно, мешая в кучу слова двух языков.
— Отче наш, иже еси на небесех. Да приидет воля Твоя… Да пребудет царствие Твое. Хлеб наш насущный… Господи, помоги ему, Господи… Отче наш иже еси на небесех…
Алексей Игоревич перекрестился широко. И тихо повторил:
— Да будет воля Твоя…
Шампанское пенилось на чумазой ладони, пахло непривычно, чуть кисловато и сладко — шлеп на худую Вадькину грудь… Опять на ладонь. Ах, как кстати, что не выкинули, не вылили, что даже и не открыли! Пузатая бутылка — вот и все, что осталось от рога изобилия в матерчатой сумке. Эх, жаль, половина пролилась на пол, а так бы больше было.
Женька перевернул отяжелевшее тело на живот и плеснул щедрой горстью. Вадик застонал, зябко втянул голову в плечи, но терпел, терпел…
Опять холодной рукой к горячему телу. От руки по давно не мытой спине — белые полосы.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Брига и сам себя не слышал.
Опять на спину… Шипело и таяло шампанское. В пропыленных окнах неотвратимо сгущалась тьма. Свет фонарей серебрил морозные узоры.
Алена ходила по квартире, как маятник в старинных часах. Алексей Игоревич метался за ней, не отставая.
— Отче наш еже еси на небесех… Отче наш еже еси на небесех…
Губы твердили заученно, выдохом горьким, выдохом светлым:
— Да будет воля Твоя!
Алена вдруг замерла перед наряженной елкой, блестящей, рождественской…
— Сегодня какое? — хрипло спросила она. — Число какое?
— Шестое.
На коленки тяжело:
— Да будет воля Твоя, Господи!
Алексей Игоревич хотел удержать, не смог. Опустился рядом:
— Да будет воля Твоя!
— Холодно… — капризно бормочет Вадик. — Холодно…
Брига стянул свитер через голову. Приподнял тяжелое тело, одел, как куклу: свитер, обе куртки (и свою, и Вадькину), потом закутал неловко в одеяло. Лицо у мальчишки было в капельках пота. «Плохо или хорошо?»
Холод нырнул под майку; Женька обхватил плечи руками: «Ничего, не маленький, не замерзну».
— Малой, ты как?
— М-м-м… — промычал Вадик сонно.
В гостиной елка до потолка. Мама сейчас глаза ему развяжет, а там подарок… Солдатики… нет, луноход, настоящий на батарейках… Тепло… тепло…
Брига вытянулся рядом, обхватил крепко. Вдвоем теплее. Ничего, ничего. Все будет хорошо.
— Да святится имя Твое. Да приидет царствие Твое…
Два голоса к потолку в трещинках, как к небу. И звезда на елке алая, пятиконечная. Но звезда…
— Помоги, Господи…
Глава 18
Прочь, наваждение!
Весна нагрянула вдруг, никого не спрашивая, спорая, шалая, не по-сибирски теплая. Уже в феврале снег почти сошел, а в марте распушилась верба. Куст, усыпанный барашками, Брига обнаружил совершенно случайно на городской свалке. Нещадно обломанная, объеденная вездесущими козами городских окраин, она мало напоминала своих деревенских сородичей. Те росли себе, где положено — на берегу неторопливого Енисея, — а потому были пышнотелыми, важными, солидными. А эта пышностью не отличалась. Искореженные ветки тянулись к небу, часть ствола с зеленовато-коричневой корой белела свежей раной. Кто-то у самого корня ободрал кору по кольцу, отсекая ход сокам.
В середине марта весну точно надломили: она занедужила, потянуло сиверком, ветер сразу стал промозглым и жестким. А верба цвела, и так буйно, точно понимала, что второй весны в ее искалеченной жизни может уже и не быть.
Брига закрыл глаза и прижался к шероховатой коре. Обмозговать надо, обдумать. События последних месяцев менялись, как картинки в калейдоскопе. К худу или к добру, кто скажет?
Однажды утром дверь в подвал беспардонно распахнулась, тревожа сырой весенней стылостью. В проеме стоял мальчишка. Две пары глаз уставились на непрошеного гостя. Казалось, тот и сам слегка ошалел от встречи. Модная, но изрядно замусоленная «аляска» болталась на пацане, как белье на веревке. «Классная куртеха! Если молнию застегнуть до самого носа, ни один ветер не пробьет. Не то что моя — пиджак с пуговицами на рыбьем меху», — подумал Брига.
— Привет, паря, — хмыкнул Брига, нащупывая нож.
— Привет, — незнакомец прошел по-хозяйски к перевернутому ящику, заменяющему стол. — Давно тут кукуете?
Владька вытаращился спросонок. «Случись что, он не помощник. Его еще от слабости мотает. Всю зиму проболел. И даже не то чтобы сильно, а так, хандрил. Все лежал и в потолок смотрел. Поесть — и то приходилось заставлять».
— Всю зиму.
— Первый раз подорвались? — оценил паренек.
— Первый.
— Из какого детдома?
— Из Макаренского.
«Ох, и тощий он, и бледный, как кипяченое молоко, — до синевы. А глаза — шнырь-шнырь! точно вся сила только в глазах и осталась».
— Сам-то откуда?
— Из Барков.
Брига присвистнул. Про детдом в Барках старшие рассказывали ужасы: туда вроде сплавляли самых отъявленных бегунков. И чуть что — в психушку. И школа там только для дураков. И забор колючей проволокой обнесен.
Ха! Удар поддых заставил Женьку сложиться пополам. Шустрые руки незнакомца с легкостью вырвали нож из кармана Бриги.
— Зубами-то не щелкай, если перо щупаешь, — захохотал пришелец. — Держи! И не теряй.
Складень приземлился у самых ног.
— В руки дай, — распрямился Брига.
— В руки, так в руки. Не гордые, — дурашливо ответил и склонился парень.
Женька размахнулся, ударил его ребром ладони по шее — и тут же осел: гость въехал головой ему в живот.
— Да не дергайся! Я таких троих — на одну руку. Не драться пришел. Нож-то на! Фигня перо. Шамовка есть? Со вчера не ел.
Вадька вытащил кусок хлеба и две селедочные головы — Брига и рта разинуть не успел.
Ел незнакомец жадно, старательно обсасывая каждую косточку. Мальчики смотрели, как их завтрак
