Беня подошел совсем близко. Женька затаил дыхание. Не камешек, а его самого взяли в кулак, высоко над землей. Сердце заколотилось о ребра. И… ничего, кроме падения с головой, свистящего ветра и темного сырого холода. Девичьи руки, обхватившие шею — не его шею.
Чужие цепкие руки уверенно держали ее. Одна клешня репьем — в узел кос, вторая — на талию. Губы впились до боли. «Господи, Господи!» — мелькнуло отчаянно в голове девушки. И громыхнуло совсем близко, раскатисто, точно отрабатывая звук «р». Первые тяжелые капли, пытаясь пробиться через жесткую корку прибрежного ила, пометили его россыпью точек и запятых. Беня дернулся, на миг выпустив теплый затылок. Девушка вывернулась ужом — и рванула вверх по откосу. Беня не догонял, а только смеялся.
Ольга подняла взгляд и увидела коренастую фигурку, мчащуюся по горе, по самому крутяку, отчего казалось, что мальчишка бежит не по земле, а по стремительно чернеющему небу.
— Брига! Брига!
Она не кричала — молила на выдохе в грозовое небо. Оно ответило ослепительной вспышкой и сразу зарокотало долго, страшно.
— Бр-р-р-р-р-ига-а-а-а-а-а!
Женька не услышал — почувствовал всей кожей, повернулся на пятке. Обман, нет? Но не прочь надо бежать, а к ней, к ней!
Ноги подвели, скользнули по мокрой траве — он скатился на спине, цепляя ребрами острые камни.
— Больно? Брига! Бришенька!
Оля провела мокрой ладошкой по щекам парня.
— Жень, хороший мой, хороший, я к тебе, тебе… — и что-то птичье, невнятное, немыслимо испуганное, нежное, ласковое.
Брига оттолкнул ее:
— Нормально все. Подержи!
Сунул ей куртку — и к лодкам. Беня ждал спокойно, не дергаясь.
Брига махнул кулаком со всей дури, мотнул головой и поймал удар слева, тяжело ухнул в ил двумя руками. Вскочил, ненавидя себя: не падать, только не падать! Парни закружились в вечном танце ненависти и ревности: заходили по кругу без слов, сжав кулаки, боясь хоть на миг упустить противника.
Олюшка понимала: нельзя сейчас ни кричать, ни между ними кидаться. А хотелось заорать на весь белый свет и прикрыть собой Женьку. Но она присела на корточки, не замечая расходящегося дождя, и вцепилась в траву руками, вырвала ее с корнем, разрезая пальцы жесткими листьями. Во тьме, обступившей так, что трудно было дышать, не то что разглядеть две сцепившиеся фигуры, она молилась на короткие вспышки молний. И то ли дождь тек по щекам, то ли слезы.
Ноги скользили, утрамбовывая расползающийся ил. Парни дрались молча. Все было сказано. И нельзя было уступить, нельзя! Оба уже хрипели от усталости, от клокочущей ненависти, но еще хлестко били друг друга, еще держались на ногах, то принимая, то уходя от удара. Еще миг — и пойдет в ход все, за что рука зацепиться. Из разбитого носа — кровь, втягивать без толку.
Вдруг долбануло совсем рядом. Молния вошла в песок между мальчишками. Женька заметил очумело: земля в ее свете казалась нереально зеленой, какой-то химической.
Парни отскочили друг от друга.
— Сука! — ругнулся Беня. — Из-за шалашовки эт..
Не договорил — загнулся от удара в бок и плашмя упал в ил, хватая воздух распахнутым ртом.
Брига бил, бил, бил. Беня беспомощно пытался отползти к лодкам. Брига подгонял его ногами, уже не сопротивляющегося.
— Брига, хватит, — сипел бывший дружок.
Но Брига не слышал. Олюшка как из-под земли выросла:
— Стой! Женечка-а-а-а! Стой! — Сжалась в комочек, точно от него, от Бриги, заслоняясь:
— Ты не такой, не такой…
«Не такой…» Женька внезапно услышал, увидел, почувствовал: хлещущий дождь, шум реки, особенно громкий в свалившемся на него бессилии. Брига отер кровь. Беня лежал, зажав голову руками, и всхлипывал, как кто-то другой, трусливый и слабый.
— Заберешь шмотки — и катись отсюда! — выдохнул Брига и пошел устало, не оборачиваясь.
Женька точно знал, что враг его все также пластом валяется под покатым бортом старой лодки. И еще знал, что Олюшка идет следом.
Глава 26
Десять дней до начала дороги
— Бриг, ты понимаешь, что нельзя так? — вздохнул Алексей Игоревич.
Он все пытался заглянуть в глаза мальчишке, но Брига отводил взгляд, показывая всем своим видом: «Будет так, как я сказал, потому что я так сказал. И нечего болтать попусту».
С той минуты, как в доме, где в эту ночь никто так и не уснул, появился Беня, Брига не проронил ни слова. Он даже позы не изменил: так и стоял, прислонившись к косяку, и напряженно наблюдал, как суетится Беня, засовывая свои вещи в рюкзак. Алексею Игоревичу вдруг показалось, что Брига стал выше ростом, будто эта ночь сделала его старше. Точно все детское, что жило в нем до сей поры, стерлось, резче и злее проступили скулы, а у губ залегла характерная горькая складка. Такая обычно появляется у людей, мало улыбающихся, но умеющих скрывать свое понимание мира за усмешкой, которую многие считают высокомерной. Алексею Игоревичу подумалось, что это несомненный признак силы — вот так взять да и спрятать душу за еле заметным движением губ. Но к добру или к худу эта сила?
Беня с надеждой взглянул на учителя. Брига нетерпеливо повел плечом, и Беня опять зашнырял по комнате в поисках давно уже собранных вещей. То, что мальчишки подрались, было очевидно. Сколько раз на памяти учителя они схватывались, казалось бы, с нешуточной яростью, а через десять минут уже мирно трепались на своем полуязыке-полущебете. Нет, музыканта никогда не радовала эта дружба. Если уж честно, он и дружбой это не называл: так могут срастись воедино стволы ели и березы, если капризной судьбе взбрело в голову швырнуть рядом два разных семечка. Они тянутся к свету изо всех сил и где-то даже помогают друг другу, укрывая от солнца, но приходит пора и одно из деревьев неминуемо гибнет. Людям проще: они просто могут оторваться друг от друга. С болью, с кровью, с муками, но оторваться. И надо бы радоваться тому случаю, что развел их тропинки, но Алексей Игоревич, сам себя не понимая, жалел сейчас шмыгающего Беню и в который раз бесполезно начинал:
— Мальчики, я хочу знать…
И понимал: они его не слышат и, кажется, даже не видят. Впрочем, не только его. Беня обреченно обвел взглядом комнату, ожидая даже не понимания, а хотя бы жалости. Брига усмехнулся; отвела глаза Олюшка. Вадик, ничего не понимающий и потому испуганный, захлопал ресницами. Алексей Игоревич осознавал, что сейчас он выставляет ребенка за дверь, в предрассветную мглистую сырость, на улицу. Но понимал, что, оставь он Беню — за дверь шагнет Бриг.
Беня оглушительно захлопнул дверь. С потолка отвалился кусок штукатурки, обнажив темное перехлестье дранки, неровные края коричневой корки, торчащую солому. Почему-то вспомнилось некстати, что вот надо бы дом перештукатурить.
— Куда он теперь? — выдохнула Олюшка. — Без денег-то…
Все обернулись на нее. Алексей Игоревич открыл тяжелый ящик комода, выхватил остававшийся червонец и выскочил на улицу.
Беня неторопливо шагал в никуда. Со стороны могло показаться, что парень просто прогуливается спозаранку, даже плечи распрямил, точно свалившаяся свобода, запах улицы, перекличка ночных поездов вернула прежнего Беню. И он шагал уверенно, чуток расслабленно, ровно настолько, чтоб никто не понял, в какую передрягу он только что попал.
«Да пошли они все!» — сказал он себе.
