— А в погреб-то зачем? Прокиснет в сарае, что ли?
— Береженого Бог бережет.
Мать торопливо кинулась, на ходу обтирая руки фартуком, засуетилась. Лязгнул замок погреба.
— Сколько привез?
— Сегодня — три. На телятник возили. Вот если б на свинарник, можно и побольше.
— Алеша, дай-ка хоть подавать буду!
Отец отмахнулся:
— Сам! Иди-ка, глянь, не увидел бы кто.
Мать суетливо кинулась к воротам, приговаривая что-то, замерла, смешно вытянув шею. «Как курица», — подумалось Ольге, и девушка тут же одернула себя: «Нехорошо так про мать!»
— Да нету никого на улице! — крикнула она маме. — Кто там днем будет? На покосе все.
— Не ори, — шикнула мать. — Не свое, поди, грузим.
Олюшка хотела ответить, что не орала, но вдруг вырвалось:
— Ворованное.
И ей стало нестерпимо больно. Раньше она никогда не думала, как живут родители. Все по кругу, все привычно. Так положено. А тут ее ошарашило догадкой. Будто никогда не знала, откуда берется дробленка, зерно, что за бензин в бочке. И все остальное.
Оля оглядела двор. Вспомнила, как ночью мотались за соломой, мать и батя кидали споро, сноровисто, а она светила. Выходит, красть помогала.
Родители то ли не услышали, то ли мимо ушей пропустили. Девушка постояла, наблюдая, как отец выгоняет машину за ворота.
— И мы, выходит, воруем?
Мать обернулась на ходу:
— Три мешка, что ли? Воруют вагонами.
— А цветы, мама, цветы — это вагон?
— Какие цветы-то?
— Да те, которые Брига принес, мама. Это воруют, а зерно нет?
— Вспомнила бабка, как девкой была. Иди помидоры собери.
— Мама!
— Что «мама»? Прут взять?
— Бери что хочешь, а только не вор он, мама!
И вдруг так легко стало, так радостно, что даже прут оказался не страшен. Оля улыбнулась в синее небо:
— Я все равно с ним дружить буду! И рви ты сама свои помидоры!
К воротам она пошла не торопясь и даже ждала, что тяжелая рука опустится на спину. Вот тогда она повернется и перехватит ее, как Брига, и — глаза в глаза, больше никогда себя ударить не позволит! Никому!
Комарье раззуделось не по времени. Беня шлепнул себя по щеке: «Обычно к вечеру начинается, а тут до сумерек еще, как до Китая пешком, солнце высоко стоит».
Неделю было так жарко, что мальчишки успели загореть, облезть и опять забронзоветь свежим загаром. Сегодня с утра жара стала вязкой, влажной, тяжелой, не спасало и купание. Только выйдешь на берег — а уже снова в липком поте. Вот и комарье. «Будет дождь, будет. С одной стороны, хорошо, что тут, на даче, ментов в округе нет, искать никто не догадается, с другой — надоело картошку одну жрать. И курева нет. Даже бычки все вышли». Беня пробовал растирать сухие табачные листы — не то. «И Брига ходит, словно пыльным мешком пристукнутый: то улыбается, как дурачок, то молчит, то клавиши давит. И потрепаться не с кем. А самое поганое, что ему тут все нравится. Или не нравится, а будто он не видит ничего. Мы ж тут как в тюрьме: «не так говоришь», «куда пошел», «почему руки не мыл», «возьми почитай книжку», «спать ложись поздно». Нет, конечно, препод этот молодец, что не сдал. Но хватит уже строить — не малолетки, без советов обойдемся. А главное — время-то уходит! Сейчас бы окопаться где-нибудь, чтобы на зиму, хотя бы подвал застолбить. Ну, не век же тут сидеть! Вон Алеша уже начинает петь, что надо учиться, что, типа, без школы никак. Срок нашей вольнице — до первого сентября, а Брига не видит… малахольный, блин!» Беня в сердцах пнул ведро из-под картошки.
— Ты не пинай, — откликнулся Малой. — Твоя очередь в погреб лезть и чистить.
«Утекать надо отсюда. Задолбало».
Ольга обернулась у самых ворот. Мать так и застыла соляным столбом. Жалко ее стало и обидно до слез. Мать сама сто раз говорила, что Олюшка — надежда ее, что дочь у нее одна, что она ради дочери на все готова. Но если так, почему не видит и не понимает? И врать зачем?
— Далеко собралась? — остановил отец.
Ольга только улыбнулась. Шла не огородами — улицей, не прячась. Вот зайдет сейчас и скажет:
— Здравствуй, Брига!
Что будет дальше, никак не рисовалось. Только улыбка его, распахнутая в синее небо. Перед калиткой Оля вдруг спохватилась, что даже в зеркало на себя не глянула, а ведь пока с картошкой возилась, гряды полола, измазалась… «И волосы грязные — фу!» — Она достала из кармашка маленькое зеркальце — так и есть! Присела на корточки, плюнула на подол и давай оттирать полосы от грязных пальцев на щеках. Старательно терла. «Хорошо, что косу заплела — вроде нормально».
Беня хотел войти в дом, но вдруг за забором мелькнула знакомая голова. Он скользнул на цыпочках к изгороди, приник к щели. «Не привиделось: точно Ольга. Сидит на корточках, трет подолом лицо. Коленки мелькнут — скроются, мелькнут — скроются. Хорошие коленочки, аж в животе что-то екнуло. Значит, сбежала от мамки. К Бриге намылилась. Запала, значит, девочка». Беня потянулся уже к запору на воротах — всполошить сейчас, чтоб ойкнула и подскочила. И внезапно понял: «Если Брига сейчас с ней снюхается, сидеть нам тут до морковкина заговенья. А так, вот он, ответ на задачку о большой и чистой любви». Беня прислушался: Брига все полировал клавиши. «Ну-ну, пусть играет, гармонист». Беня, уже не скрываясь, распахнул калитку. «Здравствуй, счастливый случай! Теперь дураком не быть — и все выйдет».
Глава 25
А гром грохотал…
— Не могла она так, не могла! — Брига вопил в небо и дурел от боли. — Не могла, не могла…
«А почему не могла? Кто я? Что я? А она кто?!» — Брига сгреб в горсть речной песок и что было сил швырнул в реку. По воде пошли круги. «И чего я тут тухлой селедкой валяюсь, сопли пузырями? Надо встать сейчас и идти, идти».
Чего он так на речку-то рванул? Вспомнил Бенины глаза, виноватые, юлящие:
— Не, я, конечно, не пойду, оно мне надо? Свиданка, типа любовь до гроба. Я сказал, что мы друзей не меняем на шалав.
Грязное слово резануло слух. «Да, не меняем. Они, видать, меняют».
Брига рванулся к тарзанке, ухватился двумя руками, и как был в одежде — в воду. Нырнул глубоко, до шума в ушах. Омут. Дна нет. И пока не закололо в груди, держал дыхание зубами. «Ух!» — наверх из-под толщи воды. Над головой — небо. Из-за горбатой спины Саян видна туча, черная, как Бригино настроение. Еще только нос показала, и неясно: может, мимо пройдет, а может, и шарахнет.
«Что там Беня мурлыкал? В десять вечера? У лодок? Что ж она места другого не придумала? Или всех туда водит?» — Женька стянул футболку, скрутил, что было сил; вода полилась потоком. «Ничего, подожду, а на свиданку Беня пойдет».
— Что ты, одурела? — Мать металась за Олей. — Подумай, сколько у тебя таких будет!
«Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж», — ровно, как осенняя муха. Даже в крик не срывается: «Ж-ж-ж-ж-ж-ж». Олюшка
