территории своих островов, остальное — горы да скалы? Что природа — живая, и ее надо беречь, иначе скоро вообще ничего не останется? Что под каждым камешком и лепестком, как и в каждой морской волне, скрываются языческие боги — ками, и если их разозлить, они начинают мстить? И что когда на глазах у японца прямо в море что-то выкидывают, он физически не способен сказать себе простую, с малых лет знакомую каждому русскому фразу «А мне-то какое дело?»
Помогал Маме Ане житель Хабаровска — молодой автослесарь, калымивший по частному приглашению на стоянке у местного дилера. Ходили слухи, будто это и был ее истинный сожитель, но подтверждений этому следствие не нашло. На допросе он сообщил, что за помощь в убийстве, расчленении и уничтожении трупа Мама Аня предложила ему половину суммы, обещанной мужу: пять тысяч долларов. Деньги, которых у нее так и не появилось. Ибо в результате расследования Великая Сутенерша получила, ни много ни мало, десять лет японской тюрьмы без права быть переданной российским органам правосудия.
Счастливо отделалась?
Кто ее знает. Сколько дают в России за убийство японского мужа ножом для разделки тунца?
— Иосич, дорогой! — не выдержал я. — Но при чем тут ты и спецслужбы?
— Ох, Митрий, — обреченно вздохнул водитель кобылы. — Ну, ты же в курсе, с кем я общаюсь! Люди из Владика и Хабары знают меня годами. Потому я с ними и работаю. Но точно так же меня годами отслеживает «хоан»! Ты меня знаешь, я ленивый. А потому с «хоаном» предпочитаю дружить. Но когда Маму Аню накрыли, дружить стало труднее! Девок еe разогнали. Все теперь в черные списки внесены, и в ближайший год ни одна из них в Японию въехать не сможет. Да там человек пятьдесят на деньги попало! А также на выдворение из страны в двадцать четыре часа. И когда на этом фоне вдруг появляюсь я — ребята, само собой, вынуждены и меня приструнить. Сколько б я с ними ни пил…
Иосич притормозил на очередном светофоре, достал из бардачка уполовиненную бутылку водки «Сантори», отпил глоток, спрятал пузырь обратно, выудил из кармана рубашки пачку «Парламента» и закурил.
— И ты знаешь, Митрий, в каком-то смысле я их понимаю. То есть я для них, конешно, хороший пацан, но надо же и совесть иметь! Теперь, когда эта дура мужа-японца замочила, у каждого, кто с ней хоть как-то пересекался, весь бизнес летит под откос. С мокрушниками водиться — гнилое дело, этого тебе никто нигде не простит.
— Ну… И что в твоем случае?
— Да не знаю я, что! По крайней мере, устроили хвост. Уже третий день пасут, вынюхивают чего- то.
— Что, и сейчас? — уточнил я озабоченно и оглянулся. Дорога за нами была пуста. Куда мы направляемся — я до сих пор не знал.
— Сейчас уже нет. Говорю же, сегодня я им пересменку устроил. Но завтра опять прицепятся, задницей чую! А как раз сегодня мне нужно было к ребятам на фазенду. Где все эти джеймсбонды ну просто на фиг упали. Эдак, сам понимаешь, не только без штанов можно остаться… Еще я только русскую малину японским копчикам не сдавал!
— Копчикам?
— Ну, слово такое международное. Копчик, маленький «коп». Мусор, по-нашему.
— А… Ну-ну.
Иосич глубоко затянулся и помолчал на скорости восемьдесят. Двухэтажный японский пригород медленно угасал в окнах старенького микроавтобуса.
— И вот притормозил я на большом светофоре, — продолжал Иосич задумчиво. — На о-очень большом светофоре, — развел он руки в стороны, оторвав на секунду ладони от руля. — Таком, где обычно все стоят минуты по три. Смотрю в зеркальце — а эти уже сзади! Метрах в пяти. Остановились, значит, и ждут… Очень такие незаметные японские копчики.
Он усмехнулся и снова умолк. За возникшую паузу в моей голове успели пронестись лучшие погони мирового кинематографа последних десяти лет. С переворачивающимися машинами, взрывающимися бензобаками и раскуроченными лавочками придорожных торговцев.
— И тут… — подзадорил я рассказчика.
— И тут, — подхватил Иосич, — я надеваю вот этот пиджак. А ты знаешь, Митрий, как сильно я не люблю пиджаков!.. Выхожу из машины. И четким, насколько позволяет состояние, шагом направляюсь к автомобилю противника. Правой рукой вынимая из внутреннего кармана, — он полез рукой в карман пиджака, — вот этот черный блокнот! И еще вот эту шариковую ручку. Останавливаюсь прямо перед бампером — и ме-е-едленно переписываю ручкой в блокнот номер их поганого автомобиля.
— Та-ак, — протянул я с интересом. — А они что?
Не знаю, Митрий, не знаю! — помотал он головой. — Что самое главное в схватке со зверем? Я тебе скажу. Самое главное в схватке со зверем — не заглядывать зверю в глаза! Это мне еще по молодости один якудза-пенсионер объяснил. А я запомнил… Так что я на них не смотрел и ничьих физиономий не считывал. Просто ме-едленно записал номер. Ме-едлено вернулся к себе в машину. И ме-едленно поехал до следующего светофора…
Укротитель японских ментов вдавил окурок в пепельницу, сбросил скорость и подрулил к стоянке перед внушительным двухэтажным особняком. Европейского типа. На втором этаже здания горел свет. Никакой вывески у входа я не увидел.
Припарковавшись, Иосич заглушил мотор, достал из бардачка пластиковую папку с документами и принялся деловито в ней ковыряться. По его лицу было понятно, что рассказ окончен.
— Ну? — не понял я. — А дальше-то что?
— Дальше? — переспросил Иосич рассеянно, доставая из папки чистый лист бумаги. — Дальше всю дорогу позади меня была девственная чистота! От следующего светофора… — он снова извлек из кармана блокнот и ручку, — и до сих пор. Иначе бы я тебя, господин официальный служащий японской фирмы, сюда не привез. Да и сам не приехал бы.
После пыток сегодняшним днeм моя фантазия сдохла, и лишь израненное любопытство еще било крылом по земле.
— Но почему? — тупо спросил я.
— Ну ты подумай сам! Если я ни в чем не виноват — по какому праву за мной третьи сутки следит какая-то хрень? Как честный гайдзин, проживающий на японской территории, я просто обязан возмутиться. Или испугаться? Тут я пока не придумал… В общем, позвонить куда следует — скажем, в головную контору «Хоан-кэйсацу». Телефон которой можно найти в любом справочнике. И настойчиво так поинтересоваться — какого лешего в вашей стране автомобиль с таким-то номером тревожит частную жизнь мирного налогоплательщика? Или, может, я вообще не туда звоню, и мне стоит обратиться в газету «Eмиури»? Ну, логично я рассуждаю?
— Логичнее некуда, — кивнул я.
— Во-от! А теперь представь — xe-xe! — какой вид будут иметь эти салаги перед начальством, которое послало их шпионить за мной, а я их в первый же день раскусил, да еще и оскандалил на всю ивановскую… И больше пока вопросов не задавай, мне тут один документик составить нужно. Я быстро, ты покури пока.
По невозмутимому лику девицы пробежала едва заметная рябь.
— Секундочку! — пропела она, сняла непослушную крышку, положила рядом с урной. Собрала все четыре части черепа, ловко зажала их в пальцах левой руки. И пальцами правой принялась ворошить содержимое урны. Секунд десять она что-то там перекладывала и утрамбовывала. После чего вернула череп на место и снова накрыла крышкой.
На сей раз вышло удачнее, но зазор все равно остался.
Тогда, положив на крышку ладони, она мягко, но решительно налегла на нее своим весом. Раздался хруст, от которого все, кто был в комнате, вздрогнули как от выстрела, — и упрямая крышка наконец-то закрылась.
Подняв урну, девица подошла к капитану и с поклоном протянула ему драгоценный груз.
