сказала, а всем ясно: «Мало не будет, будет много».
– Говори. Все то же, что в конторе Тенорио. Ну!
Хуана, не поднимая глаз, заговорила. Монотонно. Как музыкальная шкатулка с ослабшей пружиной.
– Свидетель у меня есть, – объявила Руфина. – Это она не мне излагала! Я попросту решила помочь.
Жениху один из товарищей что-то зашептал на ухо.
– А ты чего молчал? – спросил тот и дал знакомцу в ухо.
– А вот того и молчал… Кулак у тебя больно быстрый и увесистый.
– Зато я отходчивый… Ну, да твой язык, хоть и будет болтаться вечером в вине, причем моем, не последняя истина. Сеньор Кабра! Я сейчас в контору Тенорио-то загляну. Если правда, то мне, мимо вашей дочери, и другая жена сыщется. Поумней.
У торговца сахаром и какао явно репутация честного человека, которой и впредь ничто не угрожает. Что ж, все выяснилось. Но быстроногие нашлись, и вот капитана «Ковадонги» окликает стражник с жезлом младшего альгвазила, чтобы передать официальное требование явиться в постоянное присутствие священного трибунала. В месячный срок. Хотя лучше, конечно, прямо сейчас.
– В чем дело? – вызов, конечно, не арест, но приятного в нем мало.
Альгвазил пожимает плечами. Говорить о делах инквизиции он не желает, да и не имеет права.
– Ах да, подписка… – ладонью по лбу. Такое забыть! А еще, называется, юрист-лиценциат. – Хорошо, иду прямо сейчас. Проводите?
Под арочным сводом светло и гулко. Сердце колотится. Сурова репутация у святейшей инквизиции. И все-таки большинство людей, приходящих по приглашению, а не приволоченных в результате ареста, выходят обратно… Но почему места судей трибунала пусты? Только сбоку от возвышения, где стоят массивные троны с высокими резными спинками, позевывает над столом одинокий человечек в сером. И рот ладонью не прикрывает. Руки недолго перебирают бумаги, сложенные в аккуратные стопки.
– Донья капитан, вижу… Все ясно. Один вопрос: вы и верно командуете военным кораблем?
– Судном береговой охраны. Это не королевский флот. Патент у меня в порядке.
– Верю-верю… Ну, следствие закончено. Заключение: вы, донья Изабелла де Тахо, никакая не ведьма, но занялись мужским делом, а одежду соответственно не поменяли. Что есть нарушение приличий и прочая. Обоснование: вот понадобится вам на мачту залезть, и что увидят снизу?
– На пинассе такой надобности не возникает.
– Может понадобиться, – нажал человек в сером, – на другом судне. На призе, например. Да и другие случаи могут возникнуть.
Хочется возразить, а нечего. Трибунальный секретарь совершенно прав. В университет вон вовсе молодым человеком хаживала – именно по настоянию Церкви. Да и удобней на корабле в штанах. Одно плохо: Ла Гардуна ищет мужчину, и в одетой в мужское платье Изабелле де Тахо севильский знакомый может опознать альгвазила де Эспиносу. Надо выкручиваться, а раз по существу возражений не находится, стоит обратить внимание на процедуру.
– А почему меня судит не полное присутствие, а секретарь, которым вы и являетесь – судя по тому, что не в сутане? Вы не находите, что это несколько неправомочно?
– Нахожу, – сообщил секретарь, – одна беда. Нас, инквизиторов, на все острова четверо штатных. Включая меня, грешного. Трудимся, аки пчелки. Вы, конечно, можете настаивать. Но, заметьте, я дела веду мелкие, касающиеся лишь того, чтоб поправить доброго католика, не сбившегося с пути, но выбившегося ближе к обочине. Веду по-доброму. А как тем же делом займется полный трибунал? Особливо злой. Судьи-то тоже люди. И кушать хотят. И спать…
И настолько заразительно зевнул, что Руфина не устояла и поддержала. Но, в отличие от собеседника, рот рукой прикрыла.
– Благодарю за разъяснения. Я не отвожу вас как судью, просто интересуюсь. Я недавно в колониях.
– В колониях именно так. В общем, выбирайте. Порка, десять розог, тайно, без ущерба чести. Или штраф. Поскольку вы донья, штраф тайный, без занесения в бумаги. Пятьдесят реалов в пользу постоянного присутствия.
Пятьдесят реалов. За сто король продает приставку «дон». Цена благородства… Можно и еще поупираться. А стоит ли? Лучше подумать, как носить мужское платье, чтобы сомнений в том, что оно украшает девушку, не оставалось даже туманной ночью у кривого и бельмастого. Потому остается отсчитать шесть песо и четыре порченых реала военной чеканки, считая каждый за два добрых.
Секретарь взял серебро, подсунул толстую книгу.
– Подпишите вот здесь. О неразглашении. Вот и все. Более не задерживаю.
Уже не видит. Скрипит себе перышком, порождая на бумаге слушание дела полным составом трибунала. Язык от старания высунут, человек не канцелярствует – творит. Аж тени в пустых креслах шевелятся, вот- вот речи произносить начнут. Но уходить рано, иначе со временем будет еще один штраф.
– Сеньор секретарь, нельзя ли получить от вас предписание о ношении мужского платья при исполнении морской службы? Чтоб толки не ходили? И справку, что дело было не о ереси?
– Можно-можно, хотя бояться вам нечего. Иные женщины, что штаны носили, канонизированы. Требовать от девушки жертвовать скромностью ради строки Ветхого Завета есть жидовствование, что тянет отнюдь не на десять розог. Так и напишу – если не пожалеете четыре реала за гербовую бумагу да столько же за труды. Забрать можно завтра пополудни, перед сиестой, сейчас, видите, подписать некому.
С утра не с утра, а выход в море пришлось задержать, чтобы пробежаться по лавкам. Убытки и хлопоты, но приятные. Найти в колонии готовое платье, да новое – задача не из простых, но решаемая. Бывает, что клиент закажет вещь портному, а оплатить не сумеет. Ее с удовольствием продадут, не слишком дорого, да еще и подгонят по размеру. Нашу героиню очень выручает рост. Длинная да стройная – а мало ли в Индиях высоких и худых воинов?
Вот тут и выяснилось: испанский дворянин в колониях, желающий выглядеть прилично, сущий мученик. Штаны, набитые ватой, в карибском климате превращаются в источник суровейшей аскезы, перед которым плеть – ничто. А стеганый колет? Оно понятно, под панцирь. Так лат пока нет, а потеть приходится. Уставный черный цвет притягивает каждый лучик. Всего спасения – шляпа. Право, школярам, с их мантиями, жить куда как проще.
Так что второй раз на трибунальского секретаря Руфина смотрела с изрядным сочувствием. Тот, передав грамоты с подписями и свинцовыми печатями – «сургуч тут не живет совсем» – и взяв за свинец два порченых реала поверх объявленного накануне, пришел в доброе расположение духа. Даже посоветовал обзавестись белым коротким плащом. Мол, выглядеть будет на старинный манер, зато практично. Сам генерал-капитан де Луна таким не пренебрег. Правда, ради принятой по военным временам нарочитой скромности, уже много лет плаща не меняет, ходить в залатанном.
– Ну, я так высоко не летаю, – улыбнулась Руфина, – мне и новый сойдет. А можно хоть банты на рукава повязать?
Карминно-красные, цвета испанской перевязи – какой не перепутаешь с оранжевым, голландским. Такие все дамы-патриотки носят, как мужчины перевязь. Но пистолеты и бандольеры удобней держать не на широком полотнище, а на кожаной амуниции.
– Можно…
На «Ковадонге» преображение одобрили. Даже вечно хмурый парусный мастер заметил, что капитан наконец выглядит, как офицер, а не оранжерейная роза. Пусть и говорят, что у юбок больше побед, чем у мундиров, так с тех подвигов призовых не дождешься.
– Только теперь к тебе эту Хуану не отпустят.
– Почему?
– Да потому же. Решат, что ты парень, а вчера комедию ломал.
Выглянувшая из шатра Хуана зажала рот ладошкой. Руфина хихикнула:
– Парень с косой? А не отпустят, так увезу. Если ты сама не передумаешь…
– Не передумаю!
– А с родителями поговорить?
– Боюсь, – сказать вслух «стыдно» не посмела.
