Арманн-Улл выберет себе самые лакомые куски, пока оделят мясом принцев и принцесс. Птица была самая разная – от гигантских и весьма своеобразных стейков из страуса до мелких пичужек вроде колибри, запеченных в сметане. Должно быть, поварам пришлось изрядно попотеть, потроша птичек, размерами не слишком отличающихся от бабочек.
Руин с отвращением ковырялся в куске пирога с ломтями индюшатины. Рядом Моргана деликатно покалывала вилочкой печеную с виноградом перепелку. Маленькая птичка, помещающаяся на женской ладошке – единственное, что сестра съест за весь вечер, принц прекрасно это знал. Некрасивая дочь Армана-Улла изнуряла себя диетами достаточно долго, чтоб понять – все эти ограничения абсолютно бессмысленны, но на решимости Морганы лишать себя еды здравый смысл не оказывал никакого влияния. Она не надеялась похудеть, но, угнетаемая укорами матери, досадой отца и презрением окружающих, продолжала соблюдать строгую диету.
Обычно принц жалел сестру, но иногда, в минуты дурного настроения, ее кротость и покорность начинали его раздражать. Он готов был защищать ее от насмешен, но иногда позволял себе подумать о том, как бы все было просто, имей она мужество ни на кого не обращать внимание. Что ей до мнения слуг? А до мнения отца? От Армана-Улла она могла дождаться только одного признания ее значимости – немедленную выдачу замуж. А замуж Моргане нельзя. Ни в коем случае – Руин это помнил твердо, и не понимал, почему сестра отказывается понимать, что от ненавистного брака пока ее обороняет только внешность.
Но девушка, конечно, хотела быть красивой. И никакие доводы разума не трогали ее сердце. Обычно брат относился к ее слабости с пониманием.
Но сегодня его все раздражало. Раздражал этот безвкусный дворец, пышность об руку с унижениями и злобой, пропитывающими провальский двор. Раздражали глупые и жестокие придворные, раздражал отец, который по злобе и хитрости мог дать фору любому из своих подданных. Раздражали даже мать и сестра, даже он сам, неспособный в свои двадцать шесть лет вырваться из замкнутого круга собственной жизни. Жизнь в Провале давно поперек горла, и Руин, пожалуй, даже смог бы сделать отсюда ноги.
Но как оставить сестру, брата, мать с малышкой Сериной на руках? Если уж бежать, то всем вместе. Арманн-Улл не дурак. Он с первого дня брака знает, что жена его терпеть не может, мечтает избавиться от него. Ее охраняют почти с такой же пристальностью, как дворцовую сокровищницу. Кроме того, побег – это всегда рывок в никуда. А если на тебе обуза в виде двух беспомощных женщин, младенца и братца, за которым нужен глаз да глаз – как бы чего не учудил – то закончиться все может очень печально.
Значит, бежать надо без них. А это невозможно – сердце не допустит.
Очередное блюдо в руках слуги проплыло над его головой, и перед Руинном появились рябчики и куропатки в сливовом соусе. Принц небрежно шевельнул пальцами, и это движение было настолько царственным, что слуга, прежде чем убрать с глаз отвергнутое лакомство, низко поклонился. К Моргане он даже не повернул головы. Впрочем, она все еще мучила свою перепелку.
А за столом волнами перекатывалась светская болтовня. Балы, пиры, охоты, новая любовница графа такого-то, новая наложница графа такого-то, новая игрушка правителя... Что еще? За время учебы в Магической Академии Руин совершенно отвык от подобной ерунды. С непривычки она показалась ему занятной, и принц прислушался.
И почти сразу речь зашла о женской красоте. Мужчины, не скрывая замаслившийся взгляд, умильно поглядывали на сидящих рядом дам, словно выбирали, и покачивали бокалами, которые наполняло красное вино... как известно, разговоры о женщинах следует вести именно под красное крепкое или игристое вино.
Представительницы прекрасной половины человечества вели себя по-разному – некоторые хихикали и строили глазки, некоторые незаметно прихорашивались, некоторые делали вид, что не слышат, о чем разговор, хотя на самом деле навострили ушки. Супруга правителя – Дебора из древнего Дома Диланэй – смотрела на окружающих почти оскорблено. И дело было не в том, что она была скромна – если строго судить, то совсем наоборот – а в том, что считала себя очень светским человеком. В вопросе, что именно прилично или неприлично, она считала себя главным знатоком.
Но спорить не решалась. По виду Армана-Улла она поняла, что ему идея спора нравится. Улл был большим дамским угодником. Если б не его суровый, даже злобный нрав, Дебора с радостью устроила бы маленький скандальчик, и, может, правитель даже сделал бы вид, что не заметил ее поступка. Но сейчас надежды на это не осталось – властитель не в духе. Леди Диланэй боялась мужа до тошноты. Вызывать малейшее его недовольство было чревато неприятными, очень неприятными последствиями. В придачу к злобному нраву Улл был еще и изобретателен.
Потому супруга правителя просто поджала губы и отвернулась.
А обсуждение женских прелестей шло полным ходом. Перебирались имена всех придворных дам, почти всех принцесс, даже супругу Армана-Улла упомянули, хоть это и было рискованно. Кто-то громогласный уже воспевал узкие бедра и высокую грудь последней любовницы правителя, а у кого-то дело шло к дуэли.
– Тихо! – крикнул один из лордов, молодой и шумливый Фарндо, вскакивая с места (вопиющее нарушение этикета, но правитель, поглощенный спором, не обратил на это внимания). Фарндо стал полновластным хозяином огромных владений, будучи всего двадцати четырех лет от роду, изо всех сил радовался жизни, посещал все балы и пиры, симпатизировал Руину, считал его верхом изящества и старался во всем ему подражать. – Уж если кто и может судить о женской красоте, так это его высочество.
– Руин, скажи! – крикнул еще один юный шалун благородных кровей. Видно, он выпил сверх меры, раз счел возможным обращаться к принцу на «ты» и по имени.
Арман-Улл нахмурился.
Большинство дам переглянулось с кислым видом. Принц, конечно же, назовет свою матушку красивейшей дамой провальского двора. Кого же еще? Если говорить откровенно, Дебора Диланэй была прелестной женщиной. Небольшого роста, фигуристая, с пышными формами и роскошными темно- каштановыми локонами, она обладала поистине очаровательным, по-детски трогательным овалом лица, огромными синими глазами, маленькими изящными ручками и ножками – и на редкость стервозным характером. Некоторые – самые снисходительные – полагали, что она стала такой из-за вынужденного супружества с человеком, которого терпеть не могла. Арман-Улл ведь никогда не скандалил с женой – он ее просто бил, так что, досаждая нелюбимому мужу, Дебора могла прибегать лишь к мелким пакостям, и то нечасто.
В оковах безнадежно-тоскливой жизни, в тисках насилия характер, конечно, не улучшается. Только никто в Провале супругу правителя не жалел. И не любил.
Кроме ее детей.
И уж этого триумфа у Деборы никто не смог бы отнять. Руина знали, как человека с безупречным вкусом. То, что он назовет красивым, прослывет таковым надолго. Сам того не желая, предпоследний сын провальского властителя стал законодателем моды. Леди Диланэй, позабыв, что спор о женской красоте неприличен, слегка приосанилась.
А душу Руина донимали противоречивые чувства. С одной стороны, эта толпа жадных, похотливых придворных, которые и на этот раз надеются поразвлечься за чужой счет, вызывала его омерзение. Хотелось встать и отхлестать их словами по наеденным жирным щекам. А начать с отца. Одновременно принц чувствовал, как растет в глубине сердца раздражение против матери, которая никак не может научиться быть последовательной, на сестру, из взгляда которой никогда не уходит испуг. Моргана могла бы быть потверже.
Он и сам в эту минуту не понимал, что хочет невозможного. Откуда ей, выросшей в атмосфере непрерывного давления, научиться гордости и силе? Руин не был вспыльчив, но если уж в нем зарождалась злоба, то она становилась всеобъемлющей. Может, оттого он и принял вызов, и встал, готовый отвечать, хотя в любом другом случае просто не обратил бы внимания.
Принц чувствовал на себе внимательные, рассеянные или хмельные взгляды. В нем гуляла будоражащая кровь удаль.
– Что ж. Хотите мое мнение? Извольте. Я считаю, что самая прекрасная женщина в Провале – это моя сестра. Моргана.
На миг в трапезную с поднебесных высот обрушилось безмолвие. Абсолютная тишина – было слышно,
