как жужжит, стучась о стекло, большая муха. Моргана, решив, что ослышалась, подняла на брата недоумевающий взгляд.
– Хе, – вырвалось у правителя. Он нагнулся чуть вперед. – Я не ошибся? Ты назвал свою сестру?
– Да. Моргану.
Арман-Улл вздернул голову, медленно, словно марионетка в руках кукловода, завалился назад, на спинку трона, и расхохотался. Его смех стал чем-то вроде скрепы, сорванной с фундамента тишины. Грохнули все разом. Мужчины, не стесняясь дам, разевали рты, размахивали руками и хлопали себя по коленям, дамы, забыв об этикете, заливались чуть ли не жеребячьим гоготом, и даже супруга правителя, мать злосчастной дурнушки-принцессы, рассмеялась, снисходительно посмотрев на залившуюся нервными алыми пятнами дочь.
Моргана стало жарко. Она схватила ртом воздух, поводя взглядом по лицам окружающих, ища хоть в ком-нибудь снисходительность или понимание, пусть даже жалость, но видела только рожи, которые хохот делал еще омерзительнее. Все они смеялись над ней, не стесняясь, тыкали пальцами, и от ужаса и стыда девушка даже не могла заплакать.
– Что-то у тебя со вкусом не то, Руин, – едва переводя дыхание, бросил один из его сводных братьев, окатив Моргану таким взглядом, что та не удержалась – спрятала лицо в ладонях. – Явно.
– У меня со вкусом все нормально, – холодно ответил принц, оправляя прядь черных, как вороново крыло, густых волос. – Я вижу в своей сестре такую красоту, какой вы не можете себе представить. Ваше неумение видеть – ваша беда.
– Неумение видеть? – уже успевший изрядно выпить Оулер, любимый сын Армана-Улла, другой сводный брат Руина, чуть постарше его, прыснул в ладонь. У него был взгляд мужчины, привыкшего оценивать женщину сугубо функционально. – Да на эту коровищу и смотреть-то противно. Одно хорошо – корма, есть куда пнуть. Если морду завесить.
А смех накатывался волнами, и, в конце концов, несчастная принцесса не выдержала – она забыла и о церемониале, и о традициях – вскочила, не дождавшись разрешения отца-властителя, опрокинула свое кресло и затравленно взглянула на брата, так жестоко насмеявшегося над ней. Во взгляде ее ясных, чудесных глаз не было ненависти, как, впрочем, никогда не бывало, только жалоба, похожая на недоумение щенка, который не понимает, за что его побили. Моргана рванулась из-за стола, споткнулась о кресло и упала – хохот стал еще гуще – вскочила и, преследуемая чужим злым весельем, бросилась из трапезной.
Она спотыкалась на ступенях – ужас, а следом и горечь обиды подгоняли ее. Куда? Она и сама не знала. Ее душила тоска, и оттого, словно земля под жарким солнцем, высыхали глаза. Слезы были, и сколько угодно, но где-то в глубине, от напора не вылившегося горя перехватывало горло, и, чтоб не задохнуться, Моргана остановилась на площадке одной из лестниц дворца. Какой – она не поняла, не заметила. Тупо глядя перед собой, девушка ненароком забрела в ту часть дворца, где никто не жил. Здесь не было панелей на каменных стенах, полы не покрывал ни паркет, ни ковры, не осталось почти никакой мебели, а под потолком – старые, неухоженные люстры под пятьдесят свечей каждая. Зябко и сыро, но зато тихо, потому что в этом крыле дворца никто не жил и почти никто не ходил.
Обнимая себя руками, принцесса прислонилась к стене рядом со сводчатым окном, забранным узорной решеткой переплета с мутными стеклянными квадратиками. Ее трясло. И, пожалуй, не столько от обиды. К обидам и грубостям, вроде тех, которые прилюдно были брошены ее сводным братом Оулером, она почти привыкла, если к подобному вообще можно привыкнуть. Моргану трясло потому, что обиду ей, по сути, нанес самый любимый человек на свете – брат Руин. Ведь это он выставил ее на посмешище, обратил на нее внимание окружающих. Принцесса не ждала от него подвоха и не представляла, что когда-нибудь наступит недобрый день, и она в нем усомнится.
Девушка давилась сухими, беззвучными рыданиями. Ей казалось, что рушится весь ее мир, так кропотливо созданный и поддерживаемый мир относительного покоя и равновесия.
– Моргана, – позвал ее знакомый голос. Шагов она не слышала, но не ощутила ни испуга, ни удивления – Руин ходил легко и потому беззвучно. – Моргана, вот ты где! – он подошел. – Ты здесь замерзнешь.
У него был такой мягкий, ласковый голос, что беднягу обдало жаром. Что это? Еще одна жестокая насмешка после первой? Одновременно ее охватило чувство непонятной вины и страх – что больше она не услышит от него такого тона.
– Ну и что? – едва слышно прошептала она.
– Как «ну и что»? Идем в мои покои, к камину. Посидишь у огня, согреешься.
– Твои слова меня уже очень хорошо согрели, – с горечью и неожиданной смелостью ответила она, едва собравшись с духом упрекнуть его. В следующий миг девушка почувствовала его ладони на свою плечах. Прикосновение обжигало даже сквозь одежду.
– Ты обиделась на меня?
– От тебя... – ее голос дрогнул, хотя Моргана старалась говорить равнодушно. – От тебя я такого не ожидала. Не ожидала, что ты выставишь меня дурой.
– Так. При чем тут дура?
– Ну, посмешище, какая разница? Я тебе верила.
– А теперь нет? И лишь потому, что я сказал то, что думал?
– За что?
– Что – «за что»?
Она молча посмотрела ему в глаза – Руин был спокоен, хоть и немного хмур. И еще – в принце чувствовалась легкая нервозность. Раздражение.
– Я сказал то, что думал, – повторил он.
– Тебе отказывает твой безупречный вкус, братец!
– Прекрати, – с холодком отозвался он. – Я уже ответил на подобное замечание там, в зале.
Моргана отшатнулась и прижалась спиной к стене. Камень был ноздреватый, грубо обтесанный, ох хранил в себе холод, взятый из самого сердца гор. Кто-то когда-то процарапал на них значки – Бог знает, сколько лет этим значкам. Или, может, тысячелетий?
– Что?.. Что красивого ты во мне нашел? Что?! – вполголоса закричала она. – Груду жира, патлы, которые ни в одну прическу не уложить?
Ее пробило рыдание, похожее на истерический смех. Да это и была истерика, слезы наконец вырвались на волю и заструились по одутловатым, мятым щекам, покрытым темно-алыми пятнами. Плакать оказалось сущим облегчением, тем более, что, несмотря на сегодняшнюю выходку брата, он все равно оставался самым дорогим. Она рыдала, почти не закрывая глаз, и смотрела на Руина, а он так хорошо, так ласково смотрел на нее...
Он коснулся ее щеки с нежностью человека, умеющего по-настоящему любить. Брат понимал ее без слов – с одного взгляда – и каким-то образом он действительно мог видеть ее мысли и чувства. Сейчас он вполне способен был оценить, насколько ей плохо, и его поразило, насколько больно стало ему самому.
– Моргана, – ласково позвал он. – Моргана... Посмотри мне в глаза.
Поток слез иссяк так же неожиданно и быстро, как нахлынул – принцесса слишком много в своей жизни плакала. Она вытерла глаза платочком, вытащенным из-за пояса, и послушно посмотрела на брата.
– Послушай меня. Тебе не надо так на это реагировать. Ты ведешь себя так, словно твоя внешность – твоя вина.
– Но Руин, кто же...
– Не перебивай меня, – властно сказал он, и девушка немедленно замолчала. – Пойми, что твоя внешность – всего лишь болезнь. Так что в недостатках своей внешности ты не виновата.
– Эта болезнь – уродлива! – вспыхнула она – и тут поняла, что именно сказал брат. Растерянно посмотрела на него. – Болезнь?
– Болезнь.
– Но любую болезнь можно вылечить, разве нет?
– Можно, – нехотя ответил он.
– И мою тоже?
Надежда опалила ее изнутри, как нутро опаляет крепкая выпивка, счастье волной поднялась в душе, хотя Моргана едва ли поверила в такую волшебную возможность сразу. На ее глазах вновь вскипели слезы,
