центра. На-днях он опять летит в лес. Повидайтесь с ним, поговорите, а потом все решим.
В тот же день я встретился с Павлом Романовичем. Мы хорошо знали друг друга по работе в обкоме. Он мало изменился: все такой же тяжеловесный, говорит обстоятельно. Только в черных волосах стала заметна седина да в приветливых карих глазах появился оттенок печали. Сидя на кровати, он простуженно кашлял и тяжело дышал.
Я рассказал ему о беседе с Владимиром Семеновичем.
— Ты, старина, хорошо сделал, что приехал, — сказал Павел Романович. — Полетим вместе. В лесу ребята замечательные. Я там был с сентября 1942 по июль этого года. Вызвали меня с докладом в обком, потом в Москву, в ЦК, потом поехал в Среднюю Азию повидаться с семьей. Недавно только вернулся из этого кругосветного путешествия. Что там, в Симферополе, произошло с подпольщиками за последнее время, толком не знаю. Ознакомься с материалами. В обкоме имеются докладные мои и командира бригады Лугового.
— Какой Луговой? — спросил я. — Не тот ли, который был секретарем Зуйского райкома партии?
— Он самый, с первых дней оккупации там партизанит.
— Я знаю его хорошо. Когда полетим?
— На-днях.
— Болезнь твоя не задержит?
— Думаю, нет. Готовься. Все, что нужно тебе для подполья, добывай здесь. На лес не надейся.
Я стал спешно готовиться. Из материалов обкома я узнал, что в Крыму существуют три основных подпольных центра: Феодосийский, которым руководит Нина Михайловна Листовничая, беспартийная, до войны заведывавшая детскими яслями; Сейтлерский — во главе с Иваном Сергеевичем Дьяченко и, наконец, Симферопольский — с уполномоченным обкома Иваном Яковлевичем Бабичевым. В Симферополе ранее существовали подпольные организации «Дяди Вани», «Дяди Яши», «Димы», «Дяди Володи» и другие. Каждая из упомянутых организаций объединяла несколько патриотических групп, возникших в течение 1942 года. Эти подпольные организации долгое время не имели никакой связи с партизанами, не были объединены на месте общим руководством и работали кто как мог. Лишь в марте 1943 года подпольщикам удалось связаться с лесом, но уже в июне начались провалы, аресты. В гестапо попали и отважные связные симферопольской подпольной организации коммунист Беспалов и комсомолец Сбойчаков, которые впервые установили связь с лесом. Они же являлись проводниками Бабичева, который сам в городе не жил, а приходил из леса на несколько дней к подпольщикам и возвращался в лес.
Когда начались провалы, Бабичев вынужден был остаться в лесу, так как провокатор знал его в лицо. Потом Бабичев заболел, и его эвакуировали в тыл.
Этого Бабичева я и должен был заменить, но с тем, чтобы постоянно жить в Симферополе, на месте руководить подпольем и держать связь с лесом.
Штаб партизан попытался связаться с подпольщиками через представителя симферопольской молодежной организации Семена Кусакина. Из этого ничего не вышло, так как Кусакин был схвачен гестаповцами и погиб.
Создалась чрезвычайно сложная обстановка.
Меня предупредили, что к партизанам просачивается немецкая агентура и что в лесу мне нужно сохранить строгую конспирацию. Кроме командования, никто не должен знать, кто я и зачем попал в лес.
В керченском подполье я был столяром-хозяйчиком. Для Симферополя требовалась другая профессия. Я умел чинить обувь и решил стать рабочим-сапожником. Купил на базаре засаленную и заплатанную одежду, сапожные инструменты, гвозди и обрезки кожи.
Мне изготовили фиктивные документы. Из кладовой обкома я получил на дорогу продукты. Все свои вещи уложил в купленный на базаре старый мешок. Написал письмо жене.
Владимир Семенович записал мои новые «позывные»: в лесу я буду Василий Иванович, сапожник- партизан, а в Симферополе — по паспорту Иван Андреевич Бунаков, по кличке «Андрей».
Чтобы лучше замаскировать свой отъезд, я взял командировку в Краснодар.
И вдруг я заболеваю малярией. Температура поднялась до сорока.
16 сентября вечером я лежал в постели и обливался потом. Зашел Павел Романович:
— Что с тобой, старина?
Я рассказал.
— Погода устанавливается летная. Завтра нам дают самолеты. Как быть?
— Конечно, полетим, — ответил я.
— В таком состоянии тебе в лес нельзя. Я полечу один, а ты прилетишь, когда поправишься.
Я решительно запротестовал:
— Где я тебя там буду искать! Летим вместе. Завтра у моей малярии выходной день.
— Не советую, — настаивал он. — Условия в лесу тяжелые, спать придется на земле и под дождем. Хуже может быть.
— Ничего. Захвачу с собой побольше хины. Перемена климата хорошо действует на малярию.
Он пожал плечами.
— Ну, смотри, как бы тебя из леса не пришлось обратно перебрасывать сюда.
— Не бойся.
На малярийной станции мне сделали два вливания, снабдили хиной и еще какими-то порошками.
— Куда вы собираетесь? — спросил один из работников обкома, глядя на мой мешок.
— Посылают в командировку.
— Надолго?
— Пока не выполню задания.
На аэродроме меня и Павла Романовича провожали секретари обкома партии и несколько руководящих работников, связанных с партизанским движением в Крыму.
Погода стояла тихая, теплая. Небо ясное. Я думал, что мы полетим в закрытом военном самолете, и оделся по-летнему. Владимир Семенович удивленно оглядел меня:
— Разве у вас нет теплой одежды и шапки?
— А зачем она?
— Как зачем! Вы полетите вон на тех «уточках». Замерзнете.
И он подвел меня к двум маленьким учебным самолетам «У-2» с открытыми кабинами.
— Неужели на этих полетим? — спросил я, с недоумением и некоторой тревогой осматривая самолеты.
— А что вы думали? Это замечательные машины. Они уже сослужили большую службу партизанам.
Тут же на аэродроме он достал для меня меховую жилетку, кожаный шлем и шерстяные перчатки. Мне пришлось расконспирировать свои «секретные фонды», приготовленные для подполья: вытащил из мешка купленные на базаре брюки, пиджак, тужурку и все это натянул на себя. Вид у меня получился, очевидно, довольно комичный и для воздушного путешествия неподходящий. Наблюдавшие за моим переодеванием товарищи смеялись.
Я начал прощаться.
— Смотрите, не подкачайте. — Владимир Семенович крепко обнял меня.
— Постараюсь оправдать доверие партии.
Взобравшись на самолет, я с трудом уселся в открытой, тесной кабине. Кое-как затолкал свой мешок под ноги, а фляжку с вином сунул себе в карман для подкрепления в необычной дороге. «Уточка» наша зашумела, быстро запрыгала по полю и незаметно оторвалась от земли. Глянул вниз. Товарищи дружно махали носовыми платками и головными уборами.
— Прощайте, дорогие друзья! — крикнул я им и бодро замахал перчаткой.
Ветер остервенело рванул ее из моей руки, и она мгновенно исчезла за самолетом.
Я смущенно посмотрел на летчика, спрятал зябнувшие пальцы в рукава и плотно прижался к стенке сиденья. Под нами ползли зеленые горы, пестрые поля и деревни. Я любовался густой синевой безоблачного неба. О том, что ждет меня впереди, в эти часы как-то не думалось.
