Начинало темнеть, когда мотор вдруг замолк и самолет начал снижаться и приземлился где-то в открытом поле. Летчик поспешно вылез из кабины и подошел ко мне:
— Выходите, отдохнем.
— Где мы?
— В Краснодаре на аэродроме.
Он пояснил, что здесь мы должны запастись горючим и, когда стемнеет, полетим прямо в Крым. На поле стояли величественные четырехмоторные бомбардировщики, около них мелькали люди с факелами.
— Скажите, нас немцы будут обстреливать? — спросил я у летчика.
— Всяко бывает.
— Почему же у нас нет парашютов?
Летчик улыбнулся:
— Вы не беспокойтесь, не в первый раз доставляю туда кого нужно. Сидите спокойно, можете спать, — все будет в порядке.
— А где же мы будем садиться?
— Найдем место. По сигналам будем садиться.
— По каким сигналам?
— Увидите сами, — ответил он сухо.
Я понял, что мое любопытство неуместно, и прекратил расспросы.
Подошел Павел Романович.
— Ну как, старина, жив?
— Жив. А ты знаешь, где мы будем садиться?
— Знаю. Большой наш аэродром заняли немцы. Сядем у Иваненковой казармы.
Я не знал ни Большого аэродрома, ни Иваненковой казармы, но расспрашивать не стал. Мы зашли в землянку, освещенную коптилкой. Сидевшие за столом пилоты оборвали разговор. Узнав, что мы летим к партизанам, они оживились, хорошо угостили нас и рассказали несколько интересных эпизодов из своей боевой жизни.
Задержавшись в ожидании подвоза горючего, из Краснодара мы вылетели в Крым с запозданием на три часа, то есть как раз в то время, когда по расчетам летчика наши «уточки» уже должны были быть у партизан.
Мы беспокоились, полагая, что высланные для приемки наших самолетов партизаны не дождутся и уйдут с аэродрома.
Ночь была темная и холодная. Мы летели с предельной скоростью. Земля погрузилась в глубокий мрак. Лишь изредка виднелись вдали приветливые одиночный огоньки на нашей земле, служившие, как мне казалось, маяками для наших самолетов. Недалеко от самолета впереди я заметил красную звездочку. Она то опускалась, то поднималась. Первый самолет, предупреждавший лампочкой о своем местонахождении, словно указывал нам путь.
Справа позади нас появилось небольшое зарево. Оно быстро краснело, расширялось, и из-за горизонта показалась огромная луна. Стремительно поднимаясь, она быстро становилась меньше, но свет ее усиливался, и я с тревогой поглядывал то на луну, то на море, над которым мы уже летели, и опасался, как бы эта неожиданная небесная спутница не выдала нас врагу.
Вдали зачернели берега. Не отрываясь смотрел я вниз, на силуэты родных крымских гор, ища таинственные сигналы партизан, о которых говорил летчик. Вдруг недалеко под нами вспыхнул один костер, за ним второй, третий. Они образовали букву «Т». Один из костров то ярко вспыхивал, то затухал. Сердце усиленно забилось. Наши самолеты, сделав круг, пошли на посадку и приземлились на небольшой лужайке.
Нас окружили вооруженные люди. Мне помогли выбраться из кабины, вытащили мой мешок и привезенную нами почту. Костры сразу потухли.
— Как обстановка? — тихо спросил летчик.
— Противник недалеко.
Летчик заторопился; он осмотрел самолет и, попрощавшись, вскочил в кабину.
Как только «уточки» поднялись в воздух и скрылись за горами, ко мне подошел Павел Романович и коренастый, в кожаной куртке партизан. Это был Луговой.
— Ну, партизанский командир, вот тебе новое пополнение, — сказал Павел Романович Луговому и, обращаясь ко мне, добавил: — Сейчас пойдем на отдых. Держись, ребята, не отставай, чтобы не заблудиться.
Луговой крепко пожал мне руку, и они ушли вперед. Партизаны, а с ними и я, двинулись к лесу. Ко мне подошел какой-то человек.
— Вы товарищ Козлов? — шопотом спросил он.
Я вздрогнул:
— Нет!
Ярко светила луна. Приглядевшись, я узнал знакомого партизана из керченских каменоломен.
— Я — Кущенко из Керчи. Помните?
— Хорошо помню и узнаю тебя, Андрей. — Я взял его под руку. — Только запомни: в лесу я не Козлов, а Василий Иванович. Никого не знаю, и меня никто не должен знать.
— Понятно. Давайте ваш мешок, помогу.
Начался густой лес. Я шел позади Андрея, держась за его вещевой мешок. Плохо видя, я то и дело спотыкался. В темноте пришлось спускаться в глубокую балку по крутой каменистой тропинке, потом взбираться на высокую гору. Казалось, сердце у меня вот-вот разорвется.
На горе сделали привал. Я повалился на траву.
«Вот тебе и „никакого физического напряжения“, — вспомнил я совет врачей и подумал:
— Если выдержу я эти путешествия, значит врет медицина».
Вспомнил о фляжке с вином, с удовольствием выпил сам и угостил Андрея.
— Хорошее вино. Я уже забыл, как оно пахнет, — сказал он.
— Далеко лагерь?
— Весь штаб здесь. Где прикажут, там и лагерь будет. Думаю, недалеко, километров пять.
— И все по таким дорогам? — вздохнул я.
Он сочувственно улыбнулся:
— Партизанские тропы все такие.
Растянувшись на траве, я с наслаждением отдыхал.
Вдруг вверху недалеко от нас раздался пронзительный протяжный крик: «У-у-у! У-ху-ху! Ху-у-у-у!»
Эхо странного, пугающего крика прокатилось далеко по лесу к вершинам гор. Крик повторился.
— Молчи, гадюка! — послышался раздраженный шопот. — Накличешь опять прочес.
Кто-то сдержанно засмеялся.
— Что такое? — спросил я у Андрея.
— Это наш ночной спутник — филин. Неприятная птица.
Минут через пятнадцать мы бесшумно поднялись и двинулись дальше. Снова спустились в балку, где весело журчала по камням горная река Бурульча, набрали в фляжки холодной воды, освежились и начали взбираться на гору. Часа через два изнурительного пути до нас по цепочке дошла команда:
— Располагаться здесь.
— Где мы находимся? — спросил я у Андрея.
— Кажется, в Стреляном лагере.
— Почему «Стреляный»?
— Здесь мы давали салют, когда наши взяли Харьков.
Люди чувствовали себя здесь свободнее. Послышались разговоры, смех. Огоньки цыгарок освещали молодые лица.
— Немцы ночью ходят по лесу? — спросил я у Андрея.
— Нет. Ночью мы в лесу хозяева. Но всегда, когда идешь по лесу — и днем и ночью, — приходится
