другой мир пришел. Сначала было душно, уйти хотелось поскорее, казалось, все со всех сторон давит и будто сама смерть где-то рядом, а жизнь там - за воротами церкви. Кипит, движется. Я с первого раза даже не выдержал, вышел на улицу, отдышался. А тут подходит ко мне поп и спрашивает: вижу, говорит, тяжело вам. Я ему честно признался: мол, там все напоминает о смерти. А он говорит спокойно так: напоминает, конечно, но жизнь именно там. Вечная жизнь... И я потом снова в храм зашел и уже совсем по-другому себя чувствовал. Спокойно как-то... И как будто камень с души упал. А потом ехал домой и думал, и на всю голову заболел, но никак не мог понять, как может быть жизнь вечной. А дома, только не смейтесь, я детскую Библию прочитал. Детскую!.. И когда про Христа читать начал, вся душа у меня наизнанку вывернулась. Вдруг стало за всю свою жизнь стыдно. Так стыдно, что, думал, слезами умоюсь. Смешно?! - насторожился Юрий Максимович.
- Чё ж тут смешного? - ответил Егорыч.
- Вот, рассказал, и как будто голый перед вами... - пояснил Хромов.
- А я, - начал Егорыч, - когда жена ушла, стал горькую пить. Уж не помню, сколько не просыхал. В больную-то душу хорошо льется, да вот не лечит. Совершенно честно полагал, что мне в этом мире хуже всех. И такое у меня перманентное состояние запоя было, что я и на буровых, и дома в состоянии опьянения находился. Так, знаете, не падал, работал себе, косились на меня, конечно, но с обязанностями худо-бедно справлялся. Да и терпели, потому как с кем не бывает? Однажды на новое «пятно» надо было ехать по воде. Перед «метеором» час у меня был. Я бродил по Самарово, граммов сто, разумеется, в кафе «Иртыш» принял. Оно тогда как раз напротив Знаменского храма стояло. Кафе - развалина такая, с вечно пригоревшим пловом на все случаи голода. Вышел оттуда с изжогой, дорогу перешел. А перед храмом увидел инвалидную коляску. Паренек в ней лет двенадцати сидит. Прямо перед ступенями в храм. Я подошел, помог ему, в храм закатил. Воскресенский-то тогда еще только начинали строить. Поэтому основные службы в Самарово проходили. И в тот день отец Сергий служил - большой, кстати, подвижник. Закатил я паренька в храм и все: не знаю, куда руки деть. Народ: «Господи, помилуй» - и крестится. И паренек мой крестится. И у меня рука - сама собой... И смотрю я на этого мальчугана в инвалидной коляске, а у него никакой тоски в глазах, а, наоборот, прояснение какое-то. А я, здоровый мужик, на жизнь жалуюсь... Ох и противен я сам себе стал. Потом мне отец Сергий пояснил, что совесть - это глас Божий в человеке. И если человек его слышит, значит, не все еще потеряно.
Нависшую после этого тишину нарушил появившийся Пашка:
- Все исповедовались? - то ли в шутку, то ли всерьез спросил он, но никто не обиделся.
- Ну как там, во внутренних органах? - осведомился Хромов.
- Дела идут. Могу отметить, что местная милиция куда как нежнее, чем столичная. И самое главное, денег с меня не трясли.
- Ну садись, есть будешь?
- И пить тоже. Часа два уже маковой росинки в горле не было.
- Мы тут вообще-то всухую сидим, - заметил Словцов.
- А у меня строгие медицинские показания, - пояснил Пашка.
- Девушка! - позвал официантку Егорыч. - Граммов двести «Русского стандарта», пожалуйста.
- Павел, - вернулся к теме Хромов, - ну а с Верой ты что думаешь?
- Мне кажется, что как только она будет меня видеть, у нее перед глазами будет вставать эта безобразная сцена. И как бы она ко мне ни относилась, это еще долго будет стоять между нами. Может, всегда.
- Стоп, - отрезал Хромов, - если родиться заново, этого уже быть не должно.
- Но прежде Вера должна согласиться умереть, - логично завершил Павел. - Не просто так, а вместе со мной.
- Если бы меня кто-нибудь любил, я бы попробовал сражаться за жизнь. Я бы за жизнь не на жизнь, а на смерть сражался! - заявил Пашка, гипнотизируя принесенный графинчик с водкой. - А сейчас я воюю с «синдромом отмены». Но недолго, - и торопливо налил.
- Егорыч, - обратился Словцов, - от тебя мне нужна помощь следующего плана. Нужна прописка. Регистрация. Потому что за границу я без нее не ходок.
- Не вопрос. Хоть у меня дома, хоть на любой буровой. Связи у меня есть - пропишем. Да и вообще - у нас сто таджиков и пятьдесят азербайджанцев на один квадратный метр прописываются, а уж одного поэта как-нибудь зарегистрируем.
