ненастоящий. Появился из такой же нелепой случайности, придуманной Ленкой Соляновой. И я вдруг поверила, что в этой жизни что-то есть...
- Вера, у тебя и имя такое. Я в тебя всегда верил, тебе верил и... - Хромов тяжело вздохнул: - Останусь тебе верным до конца жизни. Со мной случайностей не происходит...
- Этот мир сошел с ума... - продолжала плыть где-то в своем потоке Вера. - Мир - огромный механизм зарабатывания денег, который при этом перемалывает человечество.
- А куда без денег? - и спросил и возразил Хромов. - Чё без них делать? Родился - плати, живешь - плати, умер - все равно плати...
- Слушай, Юр, а ты никогда не думал: на что и ради чего живут учителя и врачи?
- И эти... поэты... Думал... Выходит, всё, чего мы так добивались, за что жилы рвали, всё это мимо? А может, так и есть: я ощущаю себя независимым человеком, но не ощущаю счастливым, наоборот - загруженным, как самосвал. Но я ощущал себя независимым и тогда, когда у меня ничего не было! А сейчас часто ощущаю странную какую-то тоску. И не могу понять - отчего и к чему она. Вот ты говоришь - вид из окна... Мне, выходит, надо просто себе заказать VIP-гроб с иллюминатором и чтоб песня в нем звучала: «Земля в иллюминаторе видна»...
- Знаешь, почему Павел бросил, перестал писать роман о любви?
- Ну и?
- Он сказал, что не хочет обманывать тысячи молодых девушек, вселяя в них надежду, что такая любовь бывает! Люди разучились любить, сказал он. Они просто потребляют друг друга, как пищу, как вещи...
Хромов нежно и пристально посмотрел на Веру.
- Вер! - позвал он. - Если ты будешь с ним, он напишет еще не один роман. Даже я бы написал... Хуже, конечно, но написал бы.
3
В эти дни, ожидая помощи от Егорыча и Хромова, Павел бесцельно слонялся по улицам Ханты-Мансийска, находя город достойным всяческого поэтического воспевания при всех его наследственных недостатках. Так, чуть в стороне от центральной площади, обнаружил чудненькое здание окружной библиотеки, вход в которое охраняла мудрая бронзовая сова, восседающая, надо понимать, на бессмертных фолиантах. В отличие от расположившегося через дорогу монументального Центра искусств для одаренных детей Севера, библиотека выглядела скромно, но классически опрятно. Зайти внутрь поманило объявление о выступлении столичного гостя, «знаменитого популярного поэта Тимура Кибирова», известного также под характерной поэтической фамилией Запоев. В годы перестройки уроженец Шепетовки интеллектуально-эпатажным штурмом взял подмостки обеих столиц.
Павел без каких-либо сложностей попал на поэтический вечер, который проходил в небольшом конференц-зале библиотеки. Когда он туда вошел, зал был весьма заполнен почитателями поэзии, а правильнее сказать - почитательницами, ибо юные девы, дамы бальзаковского возраста и просто дамы составляли в зале подавляющее большинство. Они с наивным и искренним восторгом в глазах, с чуть приоткрытыми от поэтического обожания ртами слушали автора. На заднем ряду нашлось свободное место, где неподалеку Павел заметил писателя Николая Коняева. У того выражение лица было недоуменно-тревожным, и вся его маленькая фигурка была напряжена, как готовая выстрелить пружина. Причина этого напряжения стала понятна Словцову весьма быстро.
Кибиров нараспев эпатировал слушательниц:
Ну что, читательница? Как ты там? Надеюсь,
что ты в тоске, в отчаянье, в слезах,
что образ мой, тобой в ночи владея,
сжимает грудь и разжигает пах...
И чем дальше - тем больше.
И читательницы бурно аплодировали...
«Чтобы разбить засилие традиции, бей рифмами, похожими на фрикции...», - мысленно ответил Кибирову Словцов. В этот момент поднялся Николай Коняев и спросил:
- Скажите, Тимур, вы бы хотели, чтобы эти стихи прочитали ваши дети?
Кибиров несколько
