-Умно, - второй раз за время беседы оценил Словцов. - Честно говоря, я всегда думал, что там, где крутятся большие деньги, вращаются и большие подлости, неприятности и прочий негатив. Люди не понимают бессмысленности любого накопления.
- Любого? Что ты под этим подразумеваешь?
- Все, кроме духовного самосовершенствования, к которому, как показала жизнь, я и сам оказался не способен. Любое накопление - тлен. Если не сегодня, то завтра.
- Даже интеллектуальное?
- А что, русская интеллигенция - это ли ни яркий пример «горя от ума»? Весь вопрос в том, что можно взять с собой на тот свет? В дни беспросветной депрессии я много думал о смерти, мысль моя не нова: смерть «обнуляет» любое накопление. Даже если тебя положат в золотой гроб в костюме от Кардена, - это уже ничего не будет значить. Человеческая память? Миллионеров в основном помнят по их экстравагантным выходкам, даже не по добрым и благотворительным делам, если им довелось совершать их при жизни. Тут уж Спаситель четко определил - легче верблюду пройти в игольное ушко, нежели богатому в рай.
- Это ты сейчас свою бедность оправдываешь? - Вера посмотрела на Павла так, будто заглядывала в душу.
- Да я вовсе не сторонник неоправданного аскетизма и кричащей о своей правоте бедности! Я встречал бедных, которые куда хуже богатых, способных обвинить весь мир в своих неудачах, в своей неустроенности, забывая о собственной лени и культивируемой, лелеемой глупости. Я только о бессмысленности накопления. Не более того. Количество, по всем законам, и по физическим, и по духовным, должно переходить в качество. Иначе накопленное - это только значительная масса для образования тлена. А о своей бедности... - он на какое-то время задумался, - в тот момент, когда я бросил все, я вовсе не решил стать пилигримом, каликой перехожим, просто решил уйти в сторону, выбраться из омута, в котором меня не устраивала роль премудрого пескаря.
- Ага, - снова улыбнулась Вера, - и попал на обед к акуле капитализма.
- Не похожи вы, Вера Сергеевна, на акулу капитализма, поверьте моему опыту, вы в этом мире тоже человек случайный. И еще неизвестно, повезло ли вам, когда вы стали наследницей всего движимого и недвижимого господина Зарайского. От меня не зависит, пойдет ли завтра снег или будет оттепель, от меня не зависит, будет ли новый ледниковый период или всемирный потоп, но я могу отдать частицу тепла, частицу души, частицу сердца - свои стихи. И люди брали, а некоторые хотели взять все, рвали на части, другие бросали полученное на помойку... И от меня ничего не осталось. Ни-че-го... Бесконечно можно брать только от Бесконечного, но они не берут, они берут то, что попадается под руки, берут временное, берут тленное, то, чем невозможно насытиться.
- Знаешь, Павел, - посерьезнела Вера, - ты тут говоришь о смысле жизни... А когда целая страна этого смысла не знает? Ты прав, и я в этой «стремнине» держусь за то, что мне подвернулось под руки. И сотни рук хотят ухватиться за то же, полагая, что это если не непотопляемый крейсер, то спасательный круг.
- Наивняк, так говорили мои студенты.
- Наивняк, - согласилась Вера, и в комнате повисло многозначительное молчание.
Каждый из них в это мгновение подумал, что встреча их не случайна. Миры соприкоснулись.
- Что тебе было жалко больше всего?
- В смысле?
- Когда ты решил вот так уехать? Практически в никуда. Ведь что-то должно быть особенно жалко? Это же не из поезда в поезд перескочить.
Павел на минуту задумался, потом уверенно сказал:
- Вид из окна.
- Вид из окна?
- Да, именно вид из окна. Я сегодня первым делом посмотрел в окно из твоего дома и увидел высокий забор да угадывающиеся крыши других коттеджей. Во дворе пока только саженцы, станут ли они полноценными деревьями - еще вопрос. Все. На этом пейзаж кончился. Этот мир еще не нажил сам себя, а наживет ли? И мне стало немного не по себе. Подумалось, что вот, здесь живут богатые люди, которые могут позволить себе все, но получается - мир их крошечный. Он едва соприкасается с тем огромным, который мы называем Божьим творением. Но не это в моей мысли главное. Просто у каждого есть свой вид из окна. В нем концентрируется память детства. В доме, где я жил, с высоты пятого, невысокого по нынешним меркам этажа, виден старый город. Купеческие особняки, деревянные домики с резными наличниками, петляющая к реке дорога, старые в два обхвата тополя и клены, бугрящие корнями асфальт. Я был частью этого пейзажа. Я специально просыпался в пять утра, чтобы
