с сожалением сказал Павел. - А вот у нас - в средней полосе, знаете ли, человека убьют, и не одного, а дело могут через полгода открыть. Друг мой, милиционер, жаловался, сплошные «глухари», говорит.
- У нас нерасторопных не держат. И спрос с нас жестче. Здесь, знаете ли, живут в основном обеспеченные люди, а преступность, опять же, в основном приезжая.
- Вы на меня намекаете? - улыбнулся Словцов.
- Да нет, по вам видно, что вы «ботаник»... Простите...
- Ничего-ничего, но мне все же больше подойдет - филолог.
- Извините, мы так за глаза...
- Да я знаю. Хорошо хоть не «лох», как говорят мои студенты.
- А вот насчет Хромова вы поосторожнее, по нему я тоже справки навел, за ним всякое может быть.
- Но ведь если б не мое плечо, пуля досталась бы ему.
- Не факт, - уверенно и серьезно заявил Сергей Петрович и повторил: - Не факт. Может, к тому времени как раз вас на мушке держали, а вы дернулись не к месту, снайпер и оплошал.
- Скажете, снайпер! Я ж потом еще минут пять к нему спиной лежал, из меня дуршлаг можно было сделать.
- И все же Хромова поостерегитесь. Москвичи к нам в основном приезжают денег срубить, а этот - один из немногих, кто приезжает тратить. Ну и в элите поговаривают, что к Зарайской он явно не равнодушен. А тут вы... с фольклором.
- Спасибо за совет, Сергей Петрович.
- Не за что, Павел Сергеевич, вот номер моего мобильного, если вдруг что-то узнаете, что-то вас напугает, ну и вообще на всякий случай. А у вас есть мобильный?
- Не поверите, я от души шваркнул его об стену.
- Достал?
- Нет, просто мне некому было звонить. И мне никто не звонил.
- Так вы счастливый человек, Павел Сергеевич.
- Сам о себе я этого не знал.
- Выздоравливайте.
- И вы не кашляйте.
3
Время в больнице тянулось однообразно и добавило Словцову хандры. Валяясь целыми днями, бессмысленно уставясь в телеэкран, он вдруг начал понимать, что обладает каким-то сверхчеловеческим знанием. Может быть, он сам выдумал его себе, но даже выдуманное, оно находилось в нем. Он смотрел на страдания больных, на порой равнодушную суету медперсонала, на ворчливых санитарок и чувствовал себя совершенно отстраненным от этого больничного мира. Более того, вся мирская круговерть казалась ему бессмысленной и нелепой. Но самое главное - Павел понял, что ему, как себя ни гони, сбежать, скрыться от этого не удастся, хоть тысячу раз поменяй адрес или пополни армию бомжей. Он вдруг понял, что нет основного, за что он все время держался в этой жизни. Нет любви. И даже Маша, случись им начать все сначала, не вернет ему этого, поистерлась любовь к Маше. А Вика? Поступок ее был сродни предательству, и он, как всякий отец, простил ее, но его любовь, получается, больше ей не нужна. И это понимание опустошало его.
Вера приезжала каждый день, заваливая его фруктами, соками, шоколадом и всякими вкусностями. И Павел каждый день брел с пакетом в соседнюю детскую хирургию, где раздавал привезенное детям. Его отрешенный взгляд почему-то приводил медперсонал в умиление. Видимо, он был тот редкий тип пациента, который не донимает врачей и сестер своими проблемами, жалобами и рассказами про бывшую здоровую жизнь.
Вера же пыталась рассказывать Павлу о делах, а он смотрел на нее, слушал, впитывал и все время ловил себя на мысли, что она так же одинока, как и он. Просто продолжает крутить педали этой жизни по инерции, думая, что человек живет, зарабатывая деньги. Зарабатывая деньги, человек существует, потому как зарабатывает их, чтобы существовать, неважно какой уровень этого существования он может себе позволить. Несомненно, пребывание Павла в больнице сблизило их больше, чем если б он слонялся по дому, препираясь с Лизой. А еще Павел пытался понять самого
