какому-либо этапу своей жизни, говорят: я сделал то-то и то-то, добился того-то, короче, я не зря коптил это небо. А я сегодня твердо могу сказать: я неправильно прожил свою жизнь от начала до сегодняшнего дня. Наверное, лучшим уделом для меня был бы монастырь, но когда я родился, рассказывали не о Христе, а о Ленине.
- Выходит, я тоже одна из твоих ошибок? - насторожилась Вера.
- Нет, ты одна из моих находок. Когда я шел на встречу с тобой, я играл случаем, в итоге - случай сыграл мной. Если я говорю, что прожил жизнь неправильно, - а это, поверь мне, нелегко говорить, а еще сложнее осознавать, - то имею в виду только себя. Но это вовсе не значит, что в моей жизни не было ничего радостного и светлого. Это значит, что я чаще принимал неправильные решения, выбирая пути и поступки, в том числе, отношение к тем дарам, которые давал мне Господь.
Какое-то время они молчали. Теперь уже Павел взял руки Веры в свои, чтобы приложить к своим губам.
- Счастье - это сейчас, - тихо повторил Павел в ее ладони, - сейчас я счастлив. Помнишь, мы как-то говорили о бессмысленности любого накопления?
- Помню, конечно.
- Знаешь, кто первым натолкнул меня на мысль об этом?
- ???
-Федя из четвертого класса...
- ???
- Один из моих студентов принес мне распечатку с интересного сайта «Дети пишут Богу». Когда я читал, то изумлялся детской мудрости, смеялся над несуразностями и нелепостями, над наивностью, но, в целом, был потрясен. И понял, что не всякий взрослый ответит на их вопросы. Так вот, Федя из четвертого класса написал Богу следующее: «Ну вот, смотри, мы учимся, учимся, а зачем нам так страдать, если мы все равно умрем и знания наши пропадут?».
- Действительно - удивительно. Устами ребенка глаголет истина? Знания пропадут... А любовь? Любовь останется?
- Я чувствую, что любовь должна сохраняться вне времени и пространства. Но только одна, если мы говорим о любви мужчины и женщины. Та, самая главная в жизни человека. А какая из них главная, определит только смерть. Может статься, что все окажется самообманом или банальным прелюбодеянием с точки зрения высшей справедливости. Ведь восстанем же мы в День Страшного Суда в новом теле. Все: и живые и мертвые...
- Словцов, я еще живая, - устало сказала Вера, - и я хочу совсем немного. Особенно сейчас.
- ???
- Может, тебе это покажется смешным, но сейчас я хочу, чтобы меня унесли в мою спальню, уложили на кровать, укрыли пледом... А я свернусь калачиком и постараюсь забыть обо всем, обо всем. Зарайский, кстати, не знаю почему, никогда не носил меня на руках.
- Я попробую...
6
Утром следующего дня, придя в офис, Вера первым делом вызвала к себе Астахова. Разговор предстоял сложный, и она попросила Клавдию Васильевну принести кофе и не беспокоить их. Андрей Михайлович показался ей уставшим, как будто в чем-то разочарованным. Они сели в кресла у маленького столика, Вера предложила коньяк, но Астахов отказался.
- Михалыч, - начала тогда Вера, - возможно, то, что я сейчас скажу, покажется тебе бредом...
Вера остановилась, Астахов терпеливо ждал. В какой-то мере Вера в этот момент собиралась вручить Андрею Михайловичу свою судьбу. Она еще раз взвесила все, и поняла, что за восемь лет начальник охраны показал себя как безупречный работник, даже больше - как настоящий друг. Она обязательно советовалась с ним не только в вопросах безопасности, но и в отношении заключения сомнительных договоров. Теперь же ставка была много выше.
- Михалыч, что бы ты сказал, если б Георгий оказался жив?
Лицо Астахова оставалось усталым, ничего не выражающим. Он вздохнул и потянулся к чашке кофе.
- Я привык в этой жизни ничему не удивляться. Какие новости, Вера Сергеевна?
- Никаких. В том-то и дело, что никаких. Словцов утверждает, что видел Зарайского и не где-нибудь, а здесь, в городе. Подозревает, что видел его и на кладбище в Москве, когда хоронили
