канонады приближался. На шоссе показался грузовик, тяжело нагруженный белыми ящиками. Грузовик на предельной скорости мчался навстречу гулу и грохоту. И тут один истребитель на бреющем полете прошелся над шоссе. Раздалась длинная очередь. Грузовик на полном ходу свернул в кювет, опрокинулся — и раздался чудовищный взрыв. Когда рассеялось черное облако, ничего не было: ни грузовиков, ни ящиков. Одна глубокая дымящаяся воронка.
Истребитель скрылся за лесистым холмом и вдруг снова появился над головами оцепеневших ребят. Послышалась короткая очередь, еще одна. У самых ног защелкало, заволновалась трава, без треска мягко упало на землю тоненькое деревце.
— Прячьтесь! — крикнул Витька, сообразив, что стреляют по ним.
Все бросились в перелесок, он был в каких-то пятнадцати шагах.
Когда истребитель закончил разворот, они лежали в кустах не шевелясь. Длинная очередь полоснула с неба, но пули защелкали в другой стороне.
Самолет улетел.
Миновав перелесок, ребята вышли к деревне. У поселкового Совета пылал костер. Из раскрытого окна вылетали кипы бумаг и падали в огонь. У колодца стояли женщины и, подперев головы руками, глядели на все это. За лесом грохотало, трещало, будто небо, как парусину, разрывали на части. В избах тренькали стекла.
С воем пролетел первый снаряд. Он взорвался где-то у шоссе. Бабы и мужики, высыпавшие на улицу, стали поспешно расходиться по домам.
— А вы что рты разинули? — сказала им пожилая женщина. — Не видите, пушки палят? В подпол прятаться!
Гошка с тоской посмотрел по сторонам и, вздохнув, пошел вместе со всеми за женщиной.
В подполе было темно и сыро. Тусклый свет пробивался из маленького квадратного окошка над самой землей. От взрывов все вздрагивало, осыпался песок. Витька хотел было выглянуть в квадратное отверстие, но в него с улицы вскочила кошка и прыгнула к женщине на колени.
А потом стало тихо. Даже как-то непривычно. Тяжелая, гнетущая тишина. Посидев еще с полчаса в подполье, ребята вылезли на свет. Яркий солнечный день ударил в глаза, заставил зажмуриться. В деревню не упал ни один снаряд. Фашисты вели огонь по шоссе.
Грохот канонады переместился вправо, а потом вообще замолк. Над деревней пронеслись истребители, потом прошли «юнкерсы».
— Потише стало, — сказал Витька и вышел на безлюдную притихшую улицу. Но тут послышался рокот моторов. Из леса на деревню ползли незнакомые квадратные танки с крестами. На танках с автоматами у живота сидели немцы в касках. Первая стальная громадина вползла в деревню, поводила по сторонам хоботом-стволом и остановилась. Откинулись круглые крыши люков, и из черных дыр высунулись белые головы танкистов.
Ребята снова забились в подпол, а Витька прилег в цветник у крыльца и стал во все глаза смотреть на немцев. Танкисты смеялись и что-то тарабарили по-немецки. Солдаты соскочили с танка и стали разминаться. Подошли остальные танки.
Немцы стали доставать из колодца бадью с водой. Пили по очереди, и блестящие струйки текли с их небритых подбородков. Витька смотрел на них и не испытывал ни ненависти, ни страха. Одно жгучее любопытство. Так вот они какие, немцы, вдруг свалившиеся на них, как снег на голову…
Потом танкисты забрались в машины, глухо стукнули крышки, взревели моторы — и стальные громадины укатили, подняв густую завесу пыли.
С тяжелым сердцем ребята двинулись дальше. Город был захвачен немцами, в этом больше никто не сомневался. А они оказались в тылу врага.
Город уже виднелся вдали. Такой родной и вместе с тем чужой. Ребята пересекли железнодорожный путь. Отсюда ближе к домам. На пути, у развороченной стрелки, возились железнодорожники. Немецкие танки стояли у шоссе. Много танков. Танкисты сидели и лежали на траве и ели из котелков. По перрону прохаживались немецкие офицеры в высоких фуражках и начищенных сапогах. Револьверы их непривычно болтались на животе. На путях посвистывали маневровые, лязгали буферами товарные составы. Пакгауз был разворочен крупной фугаской. Железные балки, скрюченные и заржавевшие, торчали, как лапы гигантского паука. Вокзал тоже был разрушен. Немецкие офицеры поднимали ноги, перешагивая через битый красный кирпич.
На ребят никто не обращал внимания. Вдаль пути прошла женщина в платке с бельевой корзиной в руке. Она равнодушно взглянула на них и отвернулась. Немцев на улицах было мало. Жителей тоже что-то не видать. Над зданием горкома партии развевался немецкий флаг со свастикой.
Город был основательно разрушен. Вместо домов — груды бревен, штукатурки, кирпича. Красный железнодорожный мост, что неподалеку от их дома, рухнул в реку. Блестящие изогнутые рельсы со шпалами торчали над обрывом.
— А где же наш дом? — ахнула Люся, когда они поднялись на насыпь возле упавшего в реку моста.
Дома не было. Большого двухэтажного дома, построенного купцом Квасниковым, как в свое время на спор утверждал Гошка Буянов, больше не существовало. Если от других домов остались груды бревен и битого кирпича, то от их дома не осталось ничего. Несколько закопченных печей и гора углей в огромной яме.
На всей Чапаевской улице сохранился один деревянный дом с яблоневым садом. Он стоял на перекрестке двух улиц. Деревья в парке обгорели. Некоторые были расщеплены осколками.
Ребята молча спустились с насыпи и остановились на краю большой черной ямы. В ней еще курился сизоватый гаревый дымок. Никто из них не произнес ни слова. Касаясь плечами друг друга, мальчишки и девчонки с Чапаевской улицы стояли на пепелище своего родного дома и молчали. Еще того не зная, они в этот миг прощались со своим так неожиданно оборвавшимся детством.
Они становились взрослыми.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. В ГОРОДЕ, СТАВШЕМ ЧУЖИМ
Первый знакомый, которого они увидели, был Петька Симаков, по прозвищу Квас. Так его прозвали потому, что Петька мог зараз выпить десять стаканов клюквенного кваса или морса. Второго такого специалиста на Чапаевской не было. Симаковы жили как раз в том доме, который чудом сохранился. Стекла еще не были вставлены; два окна заткнуты тряпьем и фанерой.
Петька, сгибаясь под тяжестью мешка, направлялся к дому.
— Здорово, Квас! — окликнул Гошка.
Петька оглянулся, и от неожиданности уронил мешок. Квас стоял истуканом и смотрел на них.
— Ты не знаешь, где наши? — спросил Витька. Квас нагнулся за мешком, взвалил на плечо и, часто оглядываясь, засеменил к своему дому.
— Чего это он? — удивился Сашка.
Квас ногой толкнул калитку и скрылся в яблоневом саду.
— На нем мой новый пиджак, — сказал Гошка. — Мать только по праздникам давала надевать.
— Ты не ошибся? — спросила Алла.
— Чего же он тогда побежал?
— К кому бы еще сходить, узнать про наших? — вздохнула Алла. — Может быть, они в городе?
— Твой отец партийный? — спросил Гошка.
— И мать, — ответила Алла.
— Твои эвакуировались, — убежденно сказал Гошка. — Партийные не остаются. Слышала, что беженцы говорили? Немцы партийных в первую очередь расстреливают.
— И мой батя партийный, — сказал Сашка.
— Мой беспартийный, — сказал Витька Грохотов. — Только он тут не останется. Мой батя, наверное, уже воюет.
