— У меня тоже нет дома, — вздохнула Оля.
Марина быстро взглянула на меня, чуть приметно улыбнулась, мол, твой дом Оля не считает своим… Выходит, она раньше меня поняла, что мы с Олей не очень-то подходим друг другу. Марина, очевидно, из тех девушек, которые слишком ревниво воспринимают увлечения своих подруг. Сколько раз я слышал их телефонные разговоры: Марина куда-то настойчиво приглашала Олю, а та нехотя отнекивалась. Это в моем присутствии, без меня Оля вряд ли ей отказывала.
Остряков оделся и стоял в прихожей, глядя на нас. И во взгляде его не было и тени зависти. Он без сожаления покидал нашу веселую компанию ради жены и детей. Видя Анатолия Павловича, я всегда испытывал прилив бодрости и уверенности в том, что всегда еще можно начать жизнь по-новому: играть в теннис, обзавестись семьей и по вечерам в тренировочном костюме и кедах бегать по набережной…
Пожелав нам счастья в Новом году, Остряков ушел.
— Интересный мужчина, — задумчиво проговорила Марина.
И я подумал, что, будь Анатолий Павлович другим, он затмил бы своими победами сомнительную славу Боба Быкова.
— У него, наверное, красивая жена? — спросила Оля.
— Я бы не сказал, — ввернул Боба. — Самая обыкновенная.
— Чего же он тогда рвется домой? — удивилась Оля.
Ее наивность иногда меня восхищала!
— Он не такой, как все, — более точно выразилась Марина.
— Не пьет, не курит и на девушек не смотрит! — рассмеялся Боба. — Зачем тогда жить на свете?
— Ты, Боба, счастливый человек, — усмехнулась Марина. — У тебя скромные запросы.
— Я встречаю Новый год с такой девушкой! — радостно сказал Боба. — Что еще человеку нужно?
— А мне многого бы хотелось, — задумчиво продолжала Марина.
Я понял, что она сейчас не притворяется.
— Чего именно? — спросил я. Мне было любопытно, что она ответит.
— Я хотела бы выйти замуж за солидного мужчину, бросить к черту свою работу — если бы вы знали, как мне надоели эти постоянные командировки! — народить детей и воспитывать их, — вместо нее сказала Оля.
Я удивился: раньше она не рассуждала так, наоборот, говорила, что работа ей нравится, командировки тоже. По крайней мере, теперь почти не видит свою мать и ее пьяницу-любовника. Замуж она бы не прочь выйти, но заниматься домашним хозяйством и воспитывать детей ей что-то не хочется… С чего бы это она теперь заговорила по-другому? Может, Марина на кухне сказала ей, что я вполне подхожу для роли солидного мужа?..
Я снова повторил свой вопрос к Марине. Она чуть приметно улыбнулась — я уже обратил внимание, что Барсукова довольно часто улыбается, знает, что у нее красивая улыбка, — и сказала:
— Я отвечу вам словами Бальзака: «Жизнь — это чередование всяких комбинаций, их нужно изучать, следить за ними, чтобы всюду оставаться в выгодном положении».
Ай да Марина! Раз ей запомнилась эта цитата, значит, она впрямь в какой-то мере выражает ее жизненное кредо.
— Давайте выпьем! — предложил Боба.
— За что? — с улыбкой взглянула на него Марина.
— За тебя, дорогая! — с чувством ответил Быков.
Он не любил философских и литературных разговоров, из книг предпочитал детективы, выписывал единственную газету «Советский спорт» и журнал «За рулем», еще любил кино, не пропускал ни одного нового фильма. Когда мы начинали разговор о литературе с Анатолием Павловичем, Боба уходил в другую комнату, включал магнитофон и самозабвенно слушал Высоцкого. Боба собрал почти все его записи, что-то около двух десятков кассет.
Вот и сейчас включил магнитофон, и хрипловатый голос Высоцкого затянул под гитару: «Я не люблю- ю, когда мне лезут в душу-у…»
— Я — тоже, — сказала Марина и, выразительно взглянув на подругу, вместе с Боба ушла на кухню, где шипели на сковородке бифштексы.
— Нравится тебе Марина? — спросила Оля.
— Мне? — помедлив, сказал я. — Нет, не нравится.
— Она не хотела сюда приходить, но я ей сказала, что Боба — денежный мужик, — вдруг заговорила Оля. — А Марина за деньги голая на столе спляшет.
— Хорошая у тебя подружка!
— Кому что, — задумчиво сказала Оля. — Марина выпытывала у меня, сколько ты получаешь. А я не знаю…
— Меньше Боба, — улыбнулся я.
В двенадцать часов мы торжественно встретили наступление Нового года, лица девушек на миг стали мечтательными, каждая из них задумала что-либо приятное, чтобы сбылось в наступившем году. Потом танцевали, — наверное, мы с Боба оказались не лучшими партнерами, потому что девушки, бросив нас, стали танцевать вдвоем. Одно удовольствие было смотреть на них, Оля стройнее, ноги у нее длиннее, зато Марина не уступала ей в грации и женственности, я бы даже сказал, она была артистичнее. У Оли лицо сосредоточенное, взгляд невидящий, у Марины же выражение поминутно меняется, на губах улыбка, темные глаза сияют. Боба попытался было пристроиться к ним, но скоро понял, что только мешает, и стал вместе со мной смотреть на них. И лицо у него счастливое. Волосы у них развевались, у Оли они золотистые в ярком свете люстры, а у Марины — каштановые. Ей-богу, им и без нас было очень хорошо, уверен, что они на какое-то время вообще забыли о нашем существовании.
В три часа ночи раздался телефонный звонок, я сразу рванулся к аппарату. И раньше звонили знакомые Боба, поздравляли с Новым годом, и мы звонили знакомым, но тут меня будто током ударило: я знал, что звонят мне. Телефон я оставил только одной Варе, она собиралась праздновать за городом в компании с Боровиковым. Разумеется, мне это было не по душе, и мы с дочерью расстались после обеда довольно прохладно. Она сказала, что вернется первого января к часу дня.
Звонила не Варя. Приятный женский голос, заставивший, как потом утверждала Оля, меня измениться в лице, после секундной паузы произнес:
— С Новым годом, Георгий!
Схватив аппарат под мышку и не отрывая трубки от уха, я ушел в прихожую, хорошо, что был длинный шнур. В комнате гремела музыка, девушки танцевали, а Боба, потягивая за столом коньяк, не сводил с них восхищенного взгляда.
— Где ты?! — кричал я в трубку. — Я сейчас же приеду! Слышишь?!
В ответ тихий грудной смех.
— Где же мы встретимся? У Александрийской колонны? Или у памятника Петру Первому?
— Хоть на луне! — счастливый орал я в трубку. — Сейчас же, немедленно!
— И ты готов бросить свою компанию и встретиться со мной? — помолчав, спросила она.
— Да, да! — торопливо говорил я. — Боже мой, неужели это ты?
— Не знаю, — помолчав, сказала она. — Может быть, это и не я.
— Я надеваю скафандр, — шептал я в трубку. — Ракета подана!
— Хорошо, включай двигатели — и в небо! Я буду ждать тебя на планете Земля… — она опять рассмеялась. — Ну, там, где всегда… На космодроме влюбленных… — и повесила трубку.
Я ошалело смотрел на умолкший аппарат, затем поставил его на холодильник, метнулся в комнату. На меня никто не обращал внимания, впрочем, меня сейчас бы ничто не остановило. Одевшись, я схватил с вешалки первую попавшуюся сумку, вернулся в кухню, достал из холодильника бутылку шампанского, апельсины, бросился к двери. Вспомнил, что пить-то будет не из чего, снова влетел в кухню и схватил со стола две кофейные чашки. Кажется, я крикнул им, что ухожу, но в прихожую никто не вышел, может, из-за громкой музыки не расслышали.
Уже на улице я почувствовал, что не надел шапку, но тут же забыл об этом, вглядываясь в белую даль, где мелькали желтые и красные огоньки машин.
Воистину только в новогоднюю ночь совершаются чудеса! Разве я мог подумать, что мне позвонит
