кровопролития. Но Тиня молчит. Он стоит, опустив руки, и беззлобно смотрит на Костю. И что делать?
— Ну, чего ты там, Тиня, базарил? — сам себя подзаводит Платонов.
И толпа тут же просыпается:
— Котя, да врежь ему, чтоб очки было не на чем носить!
— Платон, мочи!
— Костян — потренируйся, тоже надо!
— Тихо, а вдруг щас Тиня разойдется и Платону вмажет?!
Но Тиня не вмазал. Не разошелся. Он все так же стоял, не предпринимая никаких действий, покорный судьбе. Во взгляде читалось: «если надо — бей, я понимаю». «Да что за христосик такой!», — хотел крикнуть Платонов, но сказал другое:
— Тиня, ты хоть кулаки-то подыми.
Олег не поднял. Платонов зачем-то поискал глазами в толпе Ершова. Нашел. Тот стоял с ехидной ухмылкой. И в этот момент Константин подумал, что бить будет именно его. Зря подумал. Взрослый Платонов ощутил, как рука скользнула вдоль челюсти Олега Тенева. Это, ко всему, оказался еще и явный промах. Голова Тини чуть качнулась — и все!
— Платон, ты на ринге так же мажешь?!
— Ты че, Котя, веером работаешь?!
— Ты его еще поцелуй!
Но ведь, чтобы бить, надо хоть на миг взглянуть в глаза противника. Глаза были, не было противника. Тиня смотрел все так же беззлобно. Правда, казалось, он с трудом сдерживает слезы, чтобы окончательно не опозориться. А Платонов в роли общественного палача должен был длить этот позор. Его или свой?
Что надо было делать? Надо было броситься в эту маргинальную массу, биомассу, и месить ее кулаками во все стороны. И чтоб обязательно Ершову досталось — для профилактики! И всем! И даже другу Гоше! Он ведь тоже стоит и ехидно ухмыляется: «Мочи, Котя!». Мочи ему... Придумали же слово — мочи! Как будто надо испражняться тут перед всеми. Ринуться в эту массу... Но этого боялся даже взрослый Платонов, который смотрел на все происходящее спящим — снаружи, изнутри, со стороны, с неба — и ничем не мог помочь самому себе! Не мог помочь Олегу Теневу, потому что даже из своего взрослого состояния боялся этих дворовых бультерьеров. Боялся еще тем детским, ну, может, юношеским, неизжитым до сих пор страхом.
«Вся подлость в мире от трусости», — будет потом не раз говорить себе Платонов. Но в тот раз он начнет бить Тиню... Два-три удара — и Олег на земле. Можно победно поворачиваться, вытащить из толпы Ершова и при всех напинать ему под зад. Можно и нужно. Но Тиня лежит и смотрит на Платонова слезящимися глазами, в которых Котя — мамин Котя — нежный, добрый Котя — читает: ты же такой же, как я, ты не такой, как они, мы с тобой из одного теста. И в это тесто Константин Платонов наносит еще один удар — никчемный и беспощадный, от которого взвизгнули даже видавшие виды девицы с сигаретами в зубах. Тиня наконец-то закрыл глаза, а Платонов повернулся в сторону Ершова. Но того уже нет. Тому уже не стыдно убегать, что он и делает. И смеяться над ним не будут: он младше, ему простительно, а Платонов явно не в себе — и убить может.
— Да ты, Костя, зверь! — это хвалят или подкалывают?
— Сигарету надо?
— Ты ему вааще свет потушил.
— Слышь, воды Тине кто-нить принесите?!
Костя вышел из порочного круга, Гоша устремился за ним. Платонов заметил, как кто-то «смилостивился» и подал Теневу руку. Он с трудом поднялся, вытирая платком кровь из-под носа, глаза, полные слез. Каких усилий ему стоило не заплакать? «Мужик», — подумал маленький Костя. «Гад», — подумал о себе Константин Игоревич.
— Да нормально все, — это Гоша (друг все-таки) уловил состояние Платонова. — Ты ж не виноват?
— А он? — неожиданно спросил Костя.
— Базар фильтровать надо, — только и нашелся Гоша.
— Фильтровать... —
