И теперь не вспылил Владимир, хотя понял, что речь идёт о слухах, по которым печенежский хан Куря сделал из черепа Святослава чашу и пил из неё, полагая, что передается ему сила великого воина. Да, скорее, просто похвалялся Куря. Если и пал на днепровских порогах отец, то шел туда сознательно, прикрывая основную дружину. Печенегам же казалось, что засада у них получилась. Свенельд между тем провел ополчение со всей добычей другим путём. И, скорее, предпочел Святослав утонуть в днепровской волне, но оставить свою голову на поругание - вряд ли. А уж византийский кесарь Цимисхий помог Куре возвеличить его победу. И про чашу, поди, вместе выдумали. Не мог простить византийский император многих своих поражений от малой дружины Святослава...
- Ну что ж, ежели есть такая чаша, пусть из неё пьёт тот, кто хочет иметь долгую память. Мозгов и храбрости у него вряд ли прибавится. А вот память...
- Ну так как откуп? - нахмурился Илдея, который понимал, что слаб он спорить с Владимиром. - Будем биться?
* * *
Кегел, главный телохранитель хана, бесцельно слонялся по лагерю. От нечего делать задирал разомлевших от жары русичей. Бывало, удавалось вызвать кого-нибудь на поединок, который заканчивался веселой победой: подняв над собой противника, двухметровый Кегел с криком бросал его на землю. Уж если тот потом и поднимется, то надолго калека. Хотелось бы побиться на мечах, да великий хан строго наказал оружия пока не вынимать.
Досадовал на одно. Говорят, в стане русских был настоящий силач Ян Усмарь. Видом невзрачный, мужичонка да и только. Ростом и то не вышел. Какой богатырь? Разве что руки у него необычайно жилистые. Уж как только не крутился вокруг него Кегел! Хотел испытать силу Усмаря.
- Эй, Ян, а почему у тебя два имени? И Никитой тебя кличут, и Яном. Это, наверно, потому, что вас двое и один за другого прячется?
- Одно имя мне дали батюшка с матушкой, а другое - Господь Бог.
- Вот как! А почему твой Господь Бог с батюшкой и матушкой не посоветовался? - хитро прищурился Кегел, думая, что уж теперь точно зацепил молодца.
- Это они с ним не посоветовались, потому как света Христова тогда не знали. Сами крещены не были.
- Раньше, выходит, в темноте жили?
- Выходит, - спокойно соглашался Никита.
- А правду говорят, что когда ты разгневался, то шкуру бычью руками на две части порвал?
- Да я потом три дня в Десятинной церкви этот грех замаливал! На отца ведь осерчал, грех это большой! Батюшка Димитрий епитимью наложил. Тысячу поклонов Пресвятой Богородице и молитву читал...
Ох, и странные эти русские: и отца родного, и попов своих одинаково батюшками зовут, и Бог у них, говорят, Отец Небесный.
- Лоб не разбил? От поклонов?
- Не разбил. Только колени потом болели. Долго на коленях стоял.
- Вот мы вас, русов, побьём, будете тогда на коленях стоять.
- Может, и побьёте, но на коленях перед вами, агарянами, стоять не будем. - Ответил так невозмутимо, будто не о смертной битве речь шла, а об игре в кости.
- Не верю я, что ты шкуру порвал! - не выдержал Кегел, замотал головой, аж закрутилась серьга в ухе. - Сам пробовал, ничего не вышло! - сказал так, будто если у Кегела ничего не выйдет, то уж точно никто такую задачу не осилит.
- Не верь, кто неволит? Для этого сноровка нужна. Я кожу каждый день мну. Вечером рук совсем не чувствую.
Тут в поле зрения Кегела попал бык, что стоял рядом с повозкой у костра, на коем жарили конину. Оставив Никиту, Кегел, как бы между прочим, подошел к костру и сунул в него свой меч. Черным глазом одновременно прицеливал, куда понесется бык. Выходило - точно на круг, где сидел Усмарь. Вот и будет богатырская забава, пусть быка порвёт!
Раскаленным докрасна острием коснулся Кегел под хвостом у быка, предварительно разрезав стреножившую животное вервь. Дикий рёв пронесся над русским станом и эхом отозвался далеко
