Аля и Таня оторвались от своих кукол и посмотрели на него. Обе в одинаковых розовых сарафанах, узких в талии и широких в подоле. На ногах белые босоножки. Отец не разрешает им ходить босиком.
— Не будешь нас топить? — спросила Таня.
Как-то раз Ратмир поднырнул под нее и ухватился за пятку. Девчонка заорала благим матом, переполошила купающихся. По правде говоря, Ратмир перепутал: он хотел немножко попугать Алю, а попалась Таня.
— Я к вам близко не подплыву, — пообещал Ратмир.
— Идиотская привычка у этих мальчишек — хватать за ноги под водой, — заметила Аля. — Пашка Тарасов такой же… Я из-за него раз воды наглоталась!
— Пусть только попробует, — сказал Ратмир.
Сестры были трусихи и предпочитали на речку ходить вместе с Ратмиром, при нем никто к ним не приставал, даже Пашка.
Черпая лейками воду из бочек, девчонки принялись поливать огород. Поливали старательно, даже не забывали окропить стволы яблонь и слив. А Ратмир, намотавший руки у колодца, сидел, прислонившись спиной к забору, и смотрел на них.
Пыль и вода оставили на ногах девчонок грязные разводы, белые босоножки тоже испачкались.
Послышался далекий добродушный гул мотора. Ратмир еще не научился отличать по звуку наши самолеты от немецких. Погода хорошая, и самолеты в небе не диковинка.
Над поселком на большой высоте прошли девять самолетов. Девять золотистых с черной окаемкой паучков. Поди разберись, чьи это самолеты! Летят с запада, в сторону большой узловой станции Лепилино — она в тридцати километрах от Красного Бора. Говорили, что на станции два дня назад фашистские самолеты «юнкерсы» разбомбили эшелон с эвакуированными, погибло много людей.
И вот сейчас, дожидаясь у колодца девчонок, он снова отчетливо услышал глухие удары, точнее, не услышал, а ощутил. Земля под ним чуть заметно вздрагивала, колебалась.
Сестры сложили свои цветные лоскутки и полураздетых кукол в большую фанерную коробку, сбегали домой и надели под сарафаны купальники. Аля захватила полотняное полотенце с кружевами и вышивкой по краям.
— Скорее бы дождик, — вздохнув, произнесла Таня и встала перед Ратмиром, точь-в-точь как утром дядя Ефим: ноги вывернула носками внутрь, руки уперла в бока и стала покачиваться.
— А ты так умеешь? — взглянул Ратмир на Алю.
— Что умею? — не поняла она.
— Айда на речку, — сказал Ратмир. — Скоро обед.
До речки было минут десять ходьбы. Можно идти через поселок, но ближе по железнодорожным путям. Речка называлась Боровинкой. Была она неширокой, с пологими берегами, заросшими осокой и тростником. Купаться лучше всего у бревенчатого моста, здесь Боровинка неожиданно расширялась и было глубоко.
На речке купалась мелюзга: голозадые мальчишки и девчонки. На глубину они не лезли, барахтались у берега на мелководье. Ратмир разделся в стороне от девчонок, степенно поднялся на мост, потом утвердился на ненадежных перилах и только собрался ласточкой нырнуть, как из-за перелеска вынырнула полуторка и, грохоча бортами на колдобинах, устремилась к мосту. Ему бы сразу прыгнуть, но черт дернул оглянуться на машину, он тут же потерял равновесие, нелепо замахал руками, изогнулся и, слыша смех сестер, раскорякой полетел в воду.
Он изо всех сил греб под водой к противоположному берегу, а когда вынырнул и раскрыл глаза, то увидел, что никто на него и не смотрит: головы ребят задраны вверх. Стоя по грудь в воде, он тоже взглянул на знойное небо и совсем близко заметил самолет с черными крестами на серых крыльях. Самолет пикировал прямо ему на голову. В уши ворвался сердитый рев моторов, вот самолет — это был «юнкере» — резко стал выходить из пике, и в то же мгновение от него отделились несколько золотистых капель. Ратмир успел насчитать шесть штук. Гул моторов перекрыл душераздирающий пронзительный вой, переходящий в отвратительный визг. Ратмир еще не успел толком понять, что происходит, как один за другим раздались несколько оглушительных взрывов, ощутимо тряхнувших землю под ногами. И снова нарастающий рев моторов, несущийся почти отвесно вниз «юнкерс», визг бомб — теперь Ратмир понял, что это за страшные капли вываливаются из серого брюха бомбардировщика, — и тяжелые удары: один, второй, третий… Над Красным Бором поднялось черное жирное облако, оно до половины окутало пожарную вышку, заслонило солнце.
Стало тихо, но это была гнетущая тревожная тишина, нарушаемая добродушным удаляющимся мурлыканьем моторов. И вдруг разом, будто по команде, захныкали на берегу сбившиеся в кучу голые ребятишки. Аля и Таня в одинаковых сиреневых купальниках — они еще и в воду не успели войти — стояли под толстой сосной и смотрели на дымное облако, все шире расползающееся над перелеском, за которым сразу начинался поселок.
— Домой! — крикнул Ратмир, выскакивая на берег. Поспешно натянул штаны, рубаху и, не заправив ее под ремень, припустил к поселку. Он даже не почувствовал, как стекает по ногам вода из невыжатых трусов. Страха не было, но зато предчувствие, что случилось жуткое, непоправимое, преследовало его. В нос лез незнакомый ядовитый запах, большим пальцем ноги задел на тропинке камень, но боли не почувствовал. Сзади что-то кричали девчонки, но он не оглянулся. Солнце пробилось сквозь клубящийся дым и гарь и яростно хлестнуло мальчишку по расширившимся глазам. Он выскочил на переезд, неподалеку от которого возвышалась на холме железнодорожная казарма, увидел на путях срезанную осколком ветку березы, неизвестно как сюда попавшую, а рядом целехонький скворечник с обломком шеста, из круглой дырки которого, помаргивая, спокойно смотрел на него желторотый птенец. И тут услышал дикий пронзительный вопль:
— Убили-и! Люди-и добрые-е, Васеньку-у мово убили-и!
Дядя Ефим стоял у забора и, вывернув ноги носками вовнутрь, покачивался взад-вперед. Рука заложена за ремень — классическая поза Валуева. Тонкие губы крепко сжаты, светлые глаза устремлены на небольшую, еще курящуюся зеленоватой дымкой воронку, как раз посередине огорода, который незадолго до этого поливали его дочери. Исхлестанный осколками дощатый забор повалился, в сарае, примыкающем к дому, зияли обрамленные разодранной щепой дыры, дверь валялась на траве. С колодца сорвало крышу и зашвырнуло на соседний участок, а в железной бочке осколок пробил такую дыру, что в нее можно было кулак засунуть.
— Ишь упакал, стервятник, аккурат в лучшую мою яблоньку… — процедил сквозь зубы дядя.
— Как еще в дом не угораздило, — подала голос тетя Маня — она стояла на крыльце с кухонным полотенцем в руке.
Ратмир перевел с нее взгляд на девчонок и внутренне содрогнулся: если бы он не позвал их на речку, а, послушавшись дядю, выжидал бы, пока вода в бочке нагреется, то как раз бы эта бомба и накрыла их всех в огороде…
Сестры стоят рядом, лица у них бледные, а в глазах — запоздалый страх: они, наверное, тоже представили себе, что бы могло случиться, если бы они не пошли на речку.
— Ефим, что ж это делается-то на белом свете? — плачущим голосом произнесла тетя Маня. — Я стою у печки, снимаю шумовкой с чугунка накипь, и вдруг — хрясть! хрясть! Дом так и заходил ходуном, стекла — на пол, а чугунок с похлебкой подскочил и опрокинулся… Без обеда теперь будем.
— Мне есть не хочется, — проговорила Аля.
— Годами наживал добро, из кожи лез, чтобы все было путем, как у людей. А теперь что? Все коту под хвост? — думая о своем, сказал дяди Ефим.
— Петуховым прямо в избу упакал, — продолжала тетя Маня. — Бабку Прасковью — насмерть, хорошо, что остальных-то дома в это время не было.
— Это только начало, — мрачно изрек дядя. — Надо отсюда, мамуля, тикать…
— Тикать? — непонимающе взглянула на него жена.
— Собирай, Маня, вещички, что поценнее, складывай в сундуки-чемоданы. Отправлю я вас к родной сестре в город Кунгур… Уж туда-то, на Урал, немец в жизнь не доберется!
— Ефим, неужели так серьезно? — спросила тетя Маня. Руки ее бессильно опустились, полотенце соскользнуло на ступеньку.
— Собирай монатки, мамуля, — сурово проговорил дядя Ефим. — Хорошо бы и мебелишку отправить, да
