— Он никого не любит, кроме Мани да своих дочек. И еще себя.
— Когда ты приедешь? — поинтересовался Ратмир.
— Может, через две недели, — сказал отец. — Мы на этой ветке начнем путь ремонтировать. — Ну, пойдем в вагон, Илья Муромец! — потрепал его по плечу отец. — Через три минуты отправление…
— Я сейчас… — Ратмир подошел к Володьке, протянул руку, потом толкнул кулаком в грудь. Все-таки Грошев — единственный в городе у него настоящий друг-приятель. И вот сейчас Ратмир почувствовал некоторую грусть, что расстается с ним.
Ни Володька, ни Ратмир, ни даже прозорливый отец еще не предполагали, что в скором времени грянут такие грозные события, которые в один миг превратят это безмятежное синее небо в железный ад. И много еще лет над их головами будет грохотать красное небо.
— Рацию отдай, Грош! Ты же поможешь диверсанта разоблачить!
— На кой она мне? — пожал плечами Володька.
Ратмир стоял у опущенного окна и смотрел, как все дальше отодвигается большое кирпичное здание вокзала, все быстрее уползает перрон со стоящими на нем высоким отцом в железнодорожной фуражке и худым как жердь Володькой Грошевым. Ни отец, ни Володька не подняли руку и не помахали ему. И он им не помахал. Тогда это у мужчин не было принято…
Уезжая теплым летним вечером в Красный Бор, Ратмир и подумать не мог, что больше он никогда не увидит древний, утопающий в зелени город Задвинск таким, каким он был в июне 1941 года.
ГЛАВА 3
Утром, уходя на службу, дядя Ефим сказал Ратмиру:
— Вы, я знаю, городские, народ балованный, а у нас тут бездельников не больно жалуют… Будешь, племяшок, гряды в огороде пропалывать или воду в бочку из колодца таскать?
Ратмиру не хотелось делать ни того, ни другого: ему хотелось пойти на речку Боровинку и выкупаться, но с дядей лучше не спорить, он всегда прав… И потом, если начнешь возражать, нотациями замучает. Остановится напротив и, заложив ладонь за широкий командирский ремень со звездой, начнет пространно разглагольствовать о необходимости повседневного труда, о том, как он в детстве гусей пас, когда еще был от горшка два вершка, обязательно вспомнит, что в позапрошлом году задарма сшил свояку (отец Ратмира приходится дяде Ефиму свояком, потому что тот женат на сестре матери тете Мане) костюм из первостатейного командирского сукна… Этот полувоенный костюм до сих пор висит в гардеробе, отец его, кажется, ни разу и не надел. Не потому, что костюм был плохо сшит — дядя свое дело знает, — просто отец привык к синей железнодорожной форме, а дядин костюм был из зеленого сукна.
— На работу опоздаете, — заметил Ратмир, почувствовав, что дядя настропалился и впрямь просветить его о пользе труда в обществе. Прислонившись к резному столбу крыльца, он уже заложил крепкую ладонь за коричневый ремень и даже ногу отставил в начищенном хромовом сапоге.
— Не твоя забота, — сказал дядя. — Ты глянь на мой дом? — повел он глазами вокруг. — У кого еще в поселке есть такая добрая хоромина? Бревна-то подогнаны одно к одному. Думаешь, даром мне все это досталось? Сам ездил в лес, сам метил деревья. А за яблоньками проскочил аж в самый Питер! Зато ни у кого в поселке нет такой душистой антоновки…
— Я пойду воду таскать, — сказал Ратмир и, повернувшись к дяде спиной, направился к колодцу.
— Племяшок, воды натягаешь, потом сбегай на Ближний луг — нарви молочая кролям! — бросил вслед дядя.
Он никогда не называл его по имени, вот придумал противное «племяшок»! Имя у него и вправду не простое, многие на нем спотыкаются. Тонька, например, звала его Рат, двоюродные сестренки — Мирка, а тетя Маня — Денис, по фамилии. Все это еще можно стерпеть, но вот «племяшок» раздражало Ратмира. Тем более что он никакой дяде не племянник, тете Мане — другое дело.
Колодец был во дворе у дощатого забора. Крутя рогатый барабан с тонким металлическим тросом, Ратмир доставал помятым с одного бока ведром холодную колодезную воду и бухал в огромную железную бочку, стоявшую рядом. Туда, наверное, сорок ведер влезало… Льешь-льешь — и конца-края не видно! Из темной дыры тянет прохладой и сыростью.
— Там большая жаба живет, — услышал он тоненький голосок. Это Аля.
— Я раз вытащила ведро, а там — жук-плавунец, — прибавила Таня. У нее голос погрубее.
— Что вы хотите делать: воду таскать или молочай кроликам рвать? — повернулся к ним Ратмир.
— Мы хотим купаться, — ответила Аля.
— Папа нам не разрешает воду доставать из колодца, — прибавила Таня.
Родные сестры, а не похожи друг на друга! Аля немного выше Тани, и волосы у нее почти черные. Нос маленький, вздернутый, губы припухлые, карие глаза большие. Таня полнее сестры, ноги у нее толстые, и она, точь-в-точь как ее отец, вывернув ноги вовнутрь коленками и уперев руки в бока, начинает покачиваться с носка на пятку. Только в отличие от дяди Ефима не произносит длинных речей. Кстати, хотя дядя и любит поговорить, речь его невнятная и путаная. Иногда его сразу трудно понять, слишком часто прерывает он ее такими междометиями, как «э-э, да-а, эхма». Черты круглого лица у Тани погрубее, чем у сестры, нос крупнее, волосы светлые, а глаза голубые.
Дядя Ефим — очень хороший семьянин, он никогда голоса не повысит ни на кого, даже на Ратмира, а уж о том, как он нежно заботится о своей семье, и говорить не приходится: тетю Маню он называет «мамуля», только что на руках ее не носит, а дочек — «кошечки» и «воробышки». И работой никого из своих домашних не обременяет. Дядя Ефим считает, что трудиться должны мужчины. Жена его, тетя Маня, никогда и нигде не работала, зато она прекрасная домашняя хозяйка: готовит так, что пальчики оближешь! Ее и заставлять не надо, она сама все делает по дому, в охотку копается в огороде. Любит ходить за ягодами, грибами. Правда, если примется поливать из лейки грядки, дядя Ефим тут же выскакивает из дома и выговаривает:
— Мамуля, ты же знаешь, что тебе нельзя поднимать тяжести? Скажи племяшку, пусть он польет…
Ратмир половину своих дел перекладывает на Алю и Таню, и те беспрекословно его слушаются. Как- никак он все-таки старший двоюродный брат. Когда дядя дома, Ратмир, понятно, не трогает девчонок. Дядя тут же вмешается и прочтет «племяшку» лекцию о том. что женщин в обществе нужно беречь и не загружать тяжелой работой, потому как они существа слабые и нежные…
Пусть воду из колодца им тяжело таскать, но молочай-то кролям могут нарвать?
Сестры притащили из сарая три корзинки, они заявили, что без него на Ближний луг не пойдут, потому что там позавчера мальчишки убили гадюку, а они до смерти боятся змей.
— Гадюка первой не укусит, — сказал Ратмир. — А потом, может, это был уж?
Наполнив бездонную бочку, он вместе с девчонками отправился на Ближний луг. Нужно было выйти к железной дороге и идти вдоль путей до каменного моста. По обе стороны его и начинался Ближний луг. Был еще и Дальний, но это совсем в другой стороне.
В самом Красном Бору домов пятьдесят и две улицы. Есть еще военный городок, там красные кирпичные казармы, складские помещения, дядина мастерская. Вообще, военных в поселке немного, только в субботу и воскресенье приходят красноармейцы и командиры в клуб на танцы. А местная молодежь ходит в клуб к военным. Почти все поселковые жители работают в воинской части.
Миновав небольшую деревянную станцию, они вышли к железным воротам с большой красной звездой, прошли мимо будки на переезде и, спустившись с откоса, зашагали по узкой травянистой тропке. Ратмир впереди, за ним Аля и Таня.
Ближний луг широко открылся перед ними сразу, как только они поравнялись с железнодорожной казармой, стоявшей на опушке бора. Ратмир велел девчонкам рвать молочай — его здесь навалом, — а сам подошел к мосту, под которым доживал свои последние деньки Черный ручей. В половодье он заливает весь Ближний луг, речкой бурлит под каменным мостом, а летом, особенно если оно выдавалось засушливое, быстро мелеет, а иногда и совсем пересыхает до осени когда проливные дожди снова его заполнят мутными водами, перемешанными с ржавой травой и опавшими листьями.
В ручье все еще теплилась жизнь. Присев на корточки, Ратмир стал пристально вглядываться в коричневатую, цвета крепкого чая, воду. По спокойной поверхности сновали серебристые жучки, похожие на капельки ртути, под водой переползали с одного места на другое пятнистые маленькие тритоны, по дну, поднимая облачка мути, сновал жук-плавунец.
В воздухе что-то свистнуло и у самого лица громко булькнуло. Тритоны вмиг исчезли, жук-плавунец
