Серафима. — Тут одна нам погибель! Гляди, чего опять наворотил на станции… Уходить надо, сынок! У меня двоюродная сестра в Макарьеве, это двадцать верст отсюда… Приютит нас, не оставит на улице…
Горбунья еще что-то говорила, но постепенно голос ее отдалился, стал тише, совсем замолк и Ратмир провалился н глубокий, как омут, сон.
Ратмир обедал с теткой Серафимой, когда за окном раздался пронзительный свист. Так свистеть мог только Пашка.
— Пообедать не даст, отчаянная голова! — видя, что Ратмир отодвинул тарелку с жидким супом из кислицы, заметила горбунья.
После той ночи, когда «юнкерсы» разбомбили два воинских эшелона на станции, Ратмир не мог два дня прикасаться к пище: подкатывала тошнота, перед глазами стояли раненые и мертвые красноармейцы…
По сравнению с тем, что он увидел, гроб брата в комнате, кладбище в Задвинске, где он просидел на могиле больше часа, — все это теперь казалось детской игрой.
— Попей хоть чайку-то? — предложила Серафима, но Ратмир отрицательно мотнул головой и выскочил из дому.
Несмотря на жару, Пашка зачем-то надел малость широковатый в плечах серый пиджак. Вид у него был таинственно-сосредоточенный.
— Ты меня, Родя, ни о чем не спрашивай, — предупредил Пашка. — Шагай за мной и помалкивай в тряпочку.
— Может, тряпочку взять с собой? — усмехнулся Ратмир.
— Тряпочку не надо, а вот пустых бутылок захвати пяток, — распорядился Пашка.
— Зачем?
— Узнаешь, — сказал Тарасов. — Ну что гляделки выпучил? Тащи бутылки. Положи в корзинку и сверху прикрой, пусть думают, что мы за грибами…
Ратмир слазил на чердак за корзинкой, потом юркнул в кладовку и, стараясь не звякать стеклом, набрал бутылок из-под ситро, сверху прикрыл их своей грязной майкой.
Не привык он, чтобы им командовали, но из них двоих все-таки Пашка Тарасов был вожаком. Там, на станции, он наравне со взрослыми переворачивал раненых, помогал укладывать их на носилки, его не тошнило от вида оторванных рук и ног, хлеставшей из ран крови. И Пашка никогда не впадал в панику при виде заходящих на бомбежку «юнкерсов». Многие бледнели, бросались бежать куда глаза глядят и, случалось, погибали от осколков. Пашка же, задирая светловолосую голову в небо, сосредоточенно считал самолеты, смотрел, когда от них начинают отрываться бомбы, и, в зависимости от их траектории, командовал, в какую сторону бежать и когда падать на землю. Его хладнокровию мог бы позавидовать любой взрослый.
Ратмир же никак не мог перебороть в себе страх перед бомбежками. Услышав приближающийся гул «юнкерсов», он чувствовал, что его начинает колотить противная дрожь, а ноги сами несут его в какое- нибудь укрытие. Те, кто еще остался в поселке, вырыли за домами в огородах траншеи, или, как их называли, щели. Вырыл щель и Ратмир, но каждый раз, услышав гул моторов, выскакивал из дому и мчался по направлению к лесу. С перепугу несколько раз принял наши самолеты за немецкие…
Приходилось признаться самому себе, что Пашка храбрее его, не случайно его прозвали в поселке Шалый.
Пашка вел его в лес, причем не в ту сторону, куда они уходили на ночевку, а в противоположную. У Ближнего луга они пересекли железнодорожную насыпь и углубились по песчаной дороге в густой, захламленный буреломом сосновый бор. Так далеко Ратмир еще ни разу не забирался. А Пашка шлепал и шлепал впереди, оставляя в пыли следы своих босых ног. Пиджак он снял и перекинул через плечо, придерживая его пальцем, просунутым в петельку. Рубашка под штанами сбоку оттопыривалась.
Миновав неширокое болото, Пашка свернул в березняк и, когда отошли подальше от дороги, наконец остановился.
— А где же Михаил Иванович? — полюбопытствовал Ратмир, отмахиваясь от настырного слепня, с противным воем носившегося вокруг.
— Какой еще Михаил Иванович? — озадаченно взглянул на него Пашка.
— Топтыгин, — невозмутимо ответил Ратмир. — Я думал, ты меня к нему в гости привел.
— Вряд ли Топтыгин нам сильно обрадуется, — усмехнулся Пашка и, вмиг посерьезнев, ловко выхватил из-под рубахи блеснувший вороненой сталью пистолет и наставил на приятеля: — Руки вверх!
— Ух ты! Где достал? — Глаза у Ратмира загорелись. — Настоящий?
— Иди вешай на сучки бутылки — сейчас проверим, — сказал Пашка и с лязгом передвинул затвор.
Ратмир подхватил за ручку плетеную корзинку и припустил к ольшанику. Обломал несколько веток и на оголенные сучки нанизал бутылки. Как знал, взял ровно шесть: три для Пашки, три — для себя.
Первым выпустил три пули Пашка. И все промазал. Ратмир долго вертел в руках новенький пистолет ТТ — такими вооружали наших командиров, — даже понюхал его. О такой штучке Ратмир давно мечтал. До чего же приятно в руках держать! Правда, немного тяжеловат и Ратмир стрелять навскидку, как Пашка, не станет. Он подставит под руку с пистолетом вторую — согнутую в локте, тогда можно будет лучше прицелиться… Вот только какой нужно глаз закрыть: левый или правый?
— Ты какой глаз закрывал, когда целился? — поинтересовался Ратмир.
— Я? — наморщил лоб Пашка. Он очень расстроился, что промахнул. — Правый… А какой надо?
— Какой?
Ратмир мучительно соображал: какой же глаз закрывают при стрельбе? Стал вспоминать кинофильм «Чапаев», там много стреляют, но, хотя эту картину видел пять раз, вспомнить, какой глаз закрывают чапаевцы, так и не смог. Здраво рассудив, что раз Пашка влепил все три пули мимо, значит, нужно закрывать левый глаз, тщательно прицелился в крайнюю темную бутылку. Нажимать на курок нужно плавно, мушка должна совпадать с прорезью на дуле. Прогрохотал громкий выстрел, рука с пистолетом дернулась вверх. Бутылка как ни в чем не бывало висела на изогнувшейся ветке.
— Чего так долго-то? — нервничал Пашка. — Ты как я: раз-раз…
— И мимо, — закончил Ратмир и снова тщательно прицелился.
Бутылка разлетелась вдребезги после третьего выстрела. Ратмир нехотя отдал Пашке пистолет и бросился к ольшанику — ему хотелось посмотреть, где прошли другие пули, но ветви были тонкие, и никаких следов он не обнаружил.
— Снимай бутылки! — скомандовал Пашка, пряча пистолет под рубашку. — Перебазируемся на другое место.
— У тебя много осталось патронов? — спросил Ратмир, когда они углубились еще дальше в лес.
— Хватит, — ухмыльнулся приятель и наконец поведал, как он раздобыл ТТ.
Там, на станции, разыскивая на путях раненых, Пашка заметил, как под искореженным осколками вагоном что-то блеснуло. Возвращаясь с вокзала, куда они довели раненного в ногу бойца, Пашка нырнул под вагон и увидел лежащий между шпал пистолет. Сразу он не взял его, спрятал у стоявшего в тупике снегоочистителя. Если бы кто спросил про пистолет, он, Пашка, конечно, отдал бы, но никто так и не спросил…
Хозяина пистолета, наверное, убило, ну, он, Пашка, и решил, что теперь оружие навечно принадлежит ему. А патроны не проблема. У них были на постое военные, так он позаимствовал у них десятка два-три… Оказывается, они подходят и к автоматам ППШ. Жаль, что кобуры нет и запасной обоймы.
Патроны они расстреляли все до единого. С бутылками было быстро покончено, стали палить в деревья, но это неинтересно. Вошедший в раж Пашка снял с себя синюю майку, сучком прикрепил посередине осиновый лист и повесил на куст. Лист считался «десяткой». Гулкое эхо разносилось по лесу, умолкли птицы, но мальчишки позабыли про все на свете. Даже про то, что их могут услышать и застукать.
Лучше стрелял Ратмир, Пашка чаще мазал. Два раза даже в майку не попал. Ратмир растолковал ему, что, когда нажимаешь на курок, нужно следить за тем, чтобы дуло не поднималось, а у Пашки задирается вверх. И поэтому пули летят выше цели. И глаз надо зажмуривать левый. И действительно, Пашка стал стрелять лучше, но с Ратмиром ему было не сравниться.
Домой возвращались счастливые. Пистолет Пашка засунул под брючный ремень, а перед самым поселком снова набросил на плечи пиджак, чтобы не было видно оттопырившейся рубашки. На станции под парами стоял воинский состав. На крышах вагонов установлены спаренные зенитные пулеметы. По перрону с
