— Сергей Сергеевич, я тут вспомнил, вопрос у меня: вы свободный человек? — выпалил вдруг Тимоха, пристально глядя на историка. Разговор с Михаилом не выходил у него из головы.
— Я?.. — Сергей Сергеевич не на шутку растерялся.
— Вы, — мальчик уже начал чувствовать себя неудобно, что поставил учителя в такое положение.
Но тот неожиданно нашелся, посмотрев в открытый дверной проём кабинета истории, где висел на стене портрет Суворова.
— Вот он — свободен!
— Это...
— Суворов Александр Васильевич. Свободен, потому что всю жизнь служил Богу и Отечеству!
— Но ведь служил, значит подчинялся?
— Точно! Но подчинялся, чтобы служить Богу и Отечеству. Прикажи ему делать что-либо против Бога и Родины, он подчинился бы только своему высшему служению.
— Высшему?
— Да...
— А этот? О котором урок? Мономах.
— И Мономах стремился к этому идеалу.
— А вы?
— Я?.. — снова смутился учитель. — Я по мере своих скромных сил...
— Может, у вас книга есть про этого Мономаха?
— Есть, конечно, но ты ведь не станешь читать.
— Стану, Сергей Сергеевич! Теперь стану! Я к вам всё равно ещё с одним важным вопросом приду. Вы мне книгу дадите, хорошо? — и, не обратив внимания на недоверчивую улыбку учителя, мальчишка метнулся на лестницу, надеясь в бурных школьных потоках столкнуться с Анальгином.
Анвара он не нашел. Ни по расписанию уроков, ни в курилке. Даже на всякий случай заглянул в кабинет зубного врача, вдруг тот именно сегодня осмелился полечить свой больной зуб. Но, услышав жужжание бормашины, Тимоха вылетел на школьное крыльцо, содрогаясь от неприятного рокота сверла, словно прошедшегося по его собственным зубам.
12
Комиссия по делам несовершеннолетних — собрание ответственное. Кого там только нет. Глава администрации, инспектор по делам несовершеннолетних, директора разные, социальные работники, даже тренер по баскетболу зачем-то в этой комиссии сидит. Всех этих известных в посёлке людей Тимофей успел разглядеть в приоткрытую дверь кабинета. Но самого его туда сначала не пустили, пригласив только родителей. Оставалось только плюхнуться в мягкое кресло в коридоре и вслушиваться в негромкий разговор за стеной. Когда стало ясно, что слов не разобрать, а только «бу-бу-бу» в разных тембрах и тональностях, Тимофей открыл портфель и стал рыться среди потрёпанных учебников, словно он чего-то там не знал. Из портфеля действительно отвратительно пахло рыбой, отчего мальчику сразу вспомнилась Вера Андреевна. Вдруг он обнаружил в портфеле чужую книгу. Второпях сунул чью-то? А может, Вера Андреевна подложила? Как бы случайно. Так и есть: «Н. В. Гоголь. Тарас Бульба».
Тимофей раскрыл книгу, и так же, как рассказ Распутина, повествование с первой страницы потянуло за собой, завораживая вереницей образов и удивительно плавным языком, своей певучестью больше похожим на нерифмованные стихи. Как-то необыкновенно легко увиделась-представилась незнакомая казачья жизнь, могучий Днепр, коснулся души понятный каждому мужчине дух воинского братства. Не удержавшись, как это часто случается со многими нетерпеливыми читателями, мальчик заглянул в конец книги и ужаснулся, увидев привязанного к дереву Тараса. «А уже огонь подымался над костром, захватывая его ноги, и разостлался пламенем по дереву... Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!» Нет! Назад! В начало... Не может такой герой погибнуть. Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила...
И хорошо, что Тимофей не видел, как родители опустили головы под перекрестным опросом, как по седеющим вискам отца скользят крупные капли пота, как мать утирает подступающие слёзы. Отец иногда вскидывает голову и, отвечая, повышает голос. Но потом, под напором неопровержимых фактов и упрёков, совсем затихает. Ирина Андреевна и вовсе сникла — куда делся былой задор? А что может ответить мать на вопрос: вы видели, в каком виде ваш сын уходит в школу, вы за питанием его следите?
