— Ну и что?
— А в ЛТП, — продолжил дядя Петя, — исключительно русские. Я там за три года не встретил ни одного нерусского. Даже белорусов нет.
— И что из этого следует?
Истина была как привидение. Леон протягивал руки — она проходила сквозь.
— Из этого следует, — ответил дядя Петя, — что если бы ЛТП был не самым плохим местом на свете, хотя бы таким, как тюрьма или лагерь, там были бы не одни русские.
— Значит, — подвёл черту Леон, — русские там, где хуже всего?
— Лично у меня, — как-то криво, по-волчьи улыбнулся дядя Петя, — в этом нет ни малейших сомнений. Но ты можешь поговорить с другими русскими.
— Я тоже русский! — вдруг заявил Леон. Он не собирался спорить с дядей. Словно кто-то сказал за него. — И у меня есть сомнения. То есть у меня бы их тоже не было, если бы туда злонамеренно свозили непьющих русских. Но ведь пьющих. Или не так?
— Пьют-то все, — помолчав, ответил дядя Петя, — а в ЛТП одни русские. Странно получается. Где русские? Где голь и страдания. Где нет русских? Где богатство и радость. Почему так?
Ласточки обнаглели до того, что, перед тем как скользнуть в гнездо над дверью, вздумали присаживаться на рукомойник. Вот и сейчас одна внимательно слушала разговор, поводя чёрной в рыжей шапочке головкой с бусинками глаз. Или ей были небезразличны обиды русского народа, или народ ласточек терпел в небе схожие.
Пауза затягивалась. Разговор «зависал», как изображение на дисплее компьютера.
— Значит, нет на земле народа несчастнее, чем русский, — нажал Леон красную кнопку «Reset». — Перед нами два пути.
— Неужто целых два? — усмехнулся дядя Петя.
— Смириться. Освободить географическое пространство для других. Утешиться, что если русским так хреново при жизни, может будет хорошо после смерти? Вдруг одни русские в раю на небе, как на земле в ЛТП?
— Мы в рай? — разумно усомнился дядя Петя. — За то, что в Бога не веруем? Церкви повзрывали?
— Или же, — вздохнул Леон, раздражённо сознавая умозрительность, несбыточность, если не сказать, абсурдность того, что выскажет, — перестать пить, сменить продажную власть, взять землю, вспомнить про Бога, начать работать, объявить русский народ хозяином того, что осталось от России, самим подумать о себе. Стать народом.
Ласточка, насмешливо чирикнув, снялась с рукомойника, скрылась в гнезде. И долго не вылетала, видимо изумлённо делясь услышанным с другой ласточкой. Леон подумал, что куда с большими шансами на успех народ ласточек может объявить себя хозяином того, что осталось от неба.
— Остальное, — брезгливо закончил Леон, — мерзость, запустение, смерть при жизни. Все остальное — Зайцы!
Дядя Петя, то ли задумавшись, то ли обидевшись, молчал.
Леон подумал, что высказался слишком уж заломно. Что происходит с теми, кто что-то делает заломно, известно: у них крадут сети. У Леона, к счастью, не было сетей. Но был танковый прицел инфракрасного ночного видения. Неужели украдут, затосковал Леон.
Долгое молчание дяди Пети не могло выражать ничего, кроме крайней степени неодобрения.
— Никто не знает как надо. Каждый сам… — Леон не договорил.
Дядя Петя спал. И судя по прилипшему к губе, погасшему окурку, спал давно.
— Чего? — всхрапнул, как конь, когда Леон толкнул его. — Никак, свинья приходила? Или приснилось?
Леон поднялся в свою комнату.
Прицел был на месте.
Леон включил транзистор.
Не то чтобы его сильно интересовало, что происходит в мире, просто слишком светло было за окном, чтобы спать.
Транзистор поведал о всеобщих парламентских выборах в Греции, о террористах, захвативших самолёт с пассажирами, о председателе партии демократического труда Татарстана, потребовавшем из штаб-квартиры в Елабуге незамедлительной отставки президента.
Леон подошёл к окну.
Ночная перспектива была сумрачно-прозрачна. Ясно просматривалась изгибающаяся цепь озёр. Днём она так не просматривалась по причине слепящего солнечного света. Ночью в цепи озёр угадывалось течение. По фарватер медленно плыло дерево с корнями и листьями. На нём устроилась остроголовая, длинношеяя, похожая на гвоздодёр, гагара с хохолком. Леон подумал, что страна — точно такое же, вырванное из мироздания, дерево, президент — необязательная гагара на нём, которая может сидеть, а может и не сидеть. Он сидит на дереве то ли потому, что никак в может поверить, что оно вымыто из земли и плывёт в никуда, то ли потому, что у него есть крылья и он в любой момент может сняться и улететь.
Зайцы были дрейфующим деревом в акватории более скромного масштаба: Куньинского района. Необязательной гагарой здесь, естественно, не с таким, как у президента, размахом крыльев ощущал себя Леон. Его незамедлительной отставки могли потребовать свинья или гусь из штаб квартиры в хлеву или в курятнике. И ещё чернобыльский волк. Но этот — не парламентской отставки.
Какое, в сущности, отношение к Леону имели мировые новости? Он выключил транзистор.
Леон не стал зажигать свет, закрывать окно занавеской Лежал на кровати, уставясь в свинцовую поверхность озера, наливающуюся темнотой линию леса. Было тихо. Только шумел в темнеющих лесах не слышный днём ветер, да вдруг дико заорала какая-то птица, вполне возможно, та самая гагара. Огромная щука могла утащить её под воду.
Леон вспомнил о девчонке с драгоценной фамилией Платинина. К концу мешка Леон чисто автоматически назвал её Платиной. Она сказала, что именно так все её и зовут. Она не возражает, потому что платина — самый дорогой и редкий в мире металл, дороже серебра и золота. Узнав, что Леона зовут Леонидом, а фамилия его Леонтьев, без труда определила что он — Леон. К концу мешка между ними не осталось тайн. Если не считать жизнь каждого до встречи на полуденном лугу.
Он позвал её купаться. Она ответила, что рада бы, да нет купальника. То есть есть, но прошлогодний. А за год она… Не натянуть. Леон внимательно посмотрел на свою новую знакомую, подумал, что в прошлом году она совершенно точно могла обходиться без купальника. Сейчас, конечно, купальник уместен, но не настолько, чтобы делать из-за его отсутствия проблему. «Не смотри, я только в одежде кажусь худенькой», — разгадала его мысли Платина.
— Вообще, что ли, не купаешься? — удивился Леон.
— Купаюсь, — ответила она, — где никто не видит, и ещё ночью, когда не могу заснуть.
Платина легко ушла из мыслей Леона.
В небе возник полумесяц, похожий на качающееся белое пёрышко. Потом послышалось характерное мелодичное позванивание. Такое позванивание частенько раздавалось из компьютера, когда Леон играл в какую-нибудь игру и набирал очки. В Зайцах не было компьютеров. Следовательно, неоткуда было слышаться мелодичному электронному позваниванию. Леон понял, что спит, но тут же понял, что уже проснулся. Ему сделался ясен источник звука. Кто-то бросал в окно мелкие камешки, и они звенели о стекло, подобно кусочкам серебра, золота или редкого металла платины.
Внизу рядом с чёрными пересеянными грядками стояла Платина с большим махровым полотенцем через плечо. Её обращённое вверх лицо было бледным, как всё в ночном (или уже в утреннем?) свете. Только губы были черны, как у вампира. Леон догадался, что она накрасила губы в его честь. Если только крашение губ не входило в ритуал ночного купания.
— Спишь?
Леон отметил, что у Платины прямо-таки какая-то страсть начинать разговоры с дурацких вопросов.
— Уже нет.
— Я тоже не сплю, — поделилась Платина. — Пойдёшь со мной купаться?
