В душе Леона, как и во всякой русской душе, было много смуты. Бог вычерпывал, вычерпывал и наконец дочерпался до чистого. Леон доберётся до дома и в час беды будет с родителями. Не Бог весть какая чистота, но Леон плевать хотел. Эта сущность не умножалась. Леон, как одинокий, отцепленный Богом или, наоборот, прицепленный Богом вагон, катился по рельсам за невидимым локомотивом.
Он просто остановился перед танком.
— Неужели не разойдёмся? — услышал сверху, с брони знакомый голос.
— Валериан… простите, не знаю вашего отчества, — снял с плеч, поставил рядом Калабухову Аню Леон.
— Знаешь имя, — засмеялся Валериан. — Откуда? Сомневаюсь, чтобы из официальных источников.
— Вы меня не помните? Мы встречались в Нелидове в гостинице. Я был с отцом.
— Не помню, — ответил Валериан.
Беспамятным местечком было это Нелидово. Леона не вспомнила горкомовско-райкомовская женщина в гостинице. Не вспомнил подполковник. «Да были ли мы с отцом в Нелидове? — засомневался Леон. — Есть ли у меня отец? Если есть, узнает ли меня?»
— Сестрёнка? — кивнул на притихшую вблизи танка Калабухову Аню Валериан.
Он был чисто выбрит. От него пахло хорошим одеколоном и почему-то кофе, как будто не из танка, а из номера валютной нелидовской гостиницы вышел Валериан, похрустывая в кармане долларами. Он был полон жизни, мужествен и красив. Казалось в высшей степени несправедливым, что одинокое танковое дело его проиграно, судьба предрешена. В очередной раз по воле Господа мужество и красота не спасали мир, а приносились ему в жертву. У Валериана наверняка имелся пистолет. Он был хоть и советским, но русским офицером.
— Нет. Её одну отправили в автобусе из Нелидова. Мы не доехали до автовокзала. В центре всех выгнали. Куда она одна? Пока со мной. Неужели вы меня не помните? Вы ещё подарили отцу прицел.
— Что я могу для тебя сделать? — спросил Валериан.
— Для меня? — растерялся Леон.
— Всё, что в моих силах.
«Сровнять с землёй кооператив «Желание»? — подумал Леон. — Расплющить, как консервную банку, синюю машину Лени и Эпоксида? Ограбить банк?»
Леону вдруг открылось, что всесокрушающая сила сродни Господу: может всё, но не может ничего. Малое предприятие «Желание» переедет в новое помещение. На место Эпоксида заступит другой водитель по найму. В банк завезут новые купюры. «Сила безлична, как конвейер, — подумал Леон, — как сама жизнь. В то время как Бог — мастер штучных изделий. Он тайком воспитывает рационализаторов. Но не подпускает к конвейеру. Чтобы не остановилось производство. Чем талантливее, решительнее, милее его сердцу рационализатор, тем вернее и яростнее он его губит. И немедленно начинает готовить очередного. Он безумен!»
— Ничего, — ответил Леон подполковнику, но вдруг спохватился, что есть, есть! — Хотя…
— Всё, что в моих силах, — повторил Валериан.
Леон хотел сказать ему, что хочет в танк, чтобы быть там до конца. Что безнадёжное танковое дело представляется ему важнее оставшейся жизни. Если бы не родители. Если бы не Калабухова Аня. Кто доведёт её до володаркиной общаги? Поэтому Леон ничего не сказал, вернее, сказал другое:
— Добросьте до Кутузовского, я там живу. Другим транспортом не добраться.
— Возьмёшь белое полотенце, — прислушался к нарастающему гудению в небе Валериан, — пусть думают, что я захватил детей в заложники. Поедем на броне, чтобы видели, — протянул руку, поднял Леона и Калабухову Аню на танк. — Вперёд, сержант! — крикнул в люк. — Подбросим ребятишек на Кутузовский!
Как только оказались на проспекте, над танком, подобно железной апокалипсической птице, завис вертолёт. Из него свесился похожий на мотоциклиста — в шлеме и в тёмных очках — снайпер, который что- то закричал… по-английски.
Иностранного специалиста не смутили ни вцепившаяся в Леона крохотная Калабухова Аня, ни Леон, как истинный взывающий о милосердии заложник, размахивающий белым полотенцем над головой. Пуля щёлкнула о броню, взорвалась искрами в сантиметре от головы Валериана.
— Русского не нашли? — Валериан и не подумал спуститься вниз.
— Предлагаю немедленно освободить заложников, остановиться и сдаться! Соблюдение законности гарантирую! — проревело сверху через мегафон уже по-русски.
И тут же второй — лёгкий, белый, как пивное облачко над банкой, неслышный — вертолетик возник рядом. Как будто кровь стекала с его стреловидного хвоста. Но это были всего лишь буквы «Antenn-2». Вот только те там или другие французы Леон не смог против солнца рассмотреть.
— Подстрелят, — затосковал он.
— Скорее всего, — согласился подполковник, — но когда улетят иностранцы. Мы живём в марионеточной стране.
По обе стороны проплывали большие дома Кутузовского. Вертолёты шли над танком параллельными курсами. Снайпер больше не показывался.
Над всем: над домами Кутузовского, над танком, над вертолётами и облаками разливался неиссякаемый смех.
— Направо, пожалуйста, — буднично, как таксисту, сказал Леон.
Валериан передал команду в недра танка. Танк, как такси, свернул направо в проезд между домами. Французский вертолёт выдержал манёвр, а тяжёлый военный с гроздьями ракет на пузе пролетел вперёд и теперь, судорожно ревя, завалившись набок, разворачивался по кругу.
«Наши вертолёты, в отличие от танков, не лучшие в мире», — подумал Леон.
— Валериан, — спросил он, — неужели вы верите в коммунизм?
Если существовал вопрос, чтобы сделать неиссякаемый смех воистину неиссякаемым, это был именно тот вопрос. Самое смешное, Леон задал его всерьёз. «Неиссякаемый смех — смерть! — вдруг догадался он. — Смерть смеётся неиссякаемее и веселее всех, потому что смеётся последней!»
— Нет, — ответил, подумав, Валериан, — пожалуй, нет, не верю.
— Тогда зачем всё? — спросил Леон.
— Трудно ответить, — пожал плечами Валериан. — Есть вещи, которые трудно объяснить. Слишком много значительных слов. Кто захочет, поймёт. Кто нет, не поймёт никогда. Ты сам знаешь, как это обычно бывает.
— Было татарское иго, — уныло возразил Леон, — социализм. Как-то перемололось. Перемололось бы и это.
— Вероятно, — согласился Валериан. — Да только мельницу сожгли.
— И кузницу, — зачем-то добавил Леон.
— И кузницу, — согласился Валериан, хотя никак не мог знать про сгоревшую зайцевскую кузницу.
— От лжи, разврата можно уйти, — тускло продолжил Леон. — Хотя бы в себя.
— Мы и ушли, — сказал подполковник. — В себя. Куда же ещё? В танк.
— А остальные? Которые остались?
— Мы звали, — пожал плечами Валериан, — Бог им судья. Есть люди, которым нравится смотреть, как горят мельницы и кузницы.
— Значит, всё напрасно? — пробормотал Леон.
Танк встал перед аркой, перед чугунными воротами.
— Здесь сойдёшь? — спросил Валериан. — Или ломать?
— Сойду, тут близко, — Леон соскочил с брони. Снял Калабухову Аню.
Французский вертолёт висел над самым танком. Оператор снимал совсем как несколько дней назад дядю Петю с топором. И опять Леон не сумел против солнца рассмотреть его лицо.
— Сейчас попросит дать интервью, — сказал Леон. Не это он хотел сказать. Но не мог. Слишком много значительных слов. — Спасибо, что подвезли, — сдавленно, ненавидя себя за косноязычие и вообще за всё, произнёс Леон.
