стабильность в стране…
– Только давайте не будем здесь про политику, ладно? – перебил я.
Мама замолчала, поглядела в окно, снова заговорила:
– Пора тебе, Дима, остепениться. Поженились бы с Наташей, а то сколько вы уже с ней? Года четыре?
– Пять.
– Ну вот, пять. И ты нам никогда не рассказываешь ничего… Ты ей предложение делал? И что она? Не хочет за тебя выходить? Или ты сам не хочешь жениться?
– Сколько раз тебе повторять? Нас устраивает так, как сейчас – по крайней мере, на сегодняшний день. А там будет видно…
– И как ты это себе представляешь? Ты – в Москве, она – здесь. Это что, нормальная ситуация?
– Да ладно, что ты напала на парня? Сами во всем разберутся. – Папа отложил газету и поскреб грудь в вырезе майки. Волосы на груди у него были седыми.
– А я что, Диме плохого желаю? Я хочу, чтобы все было как у людей. Поженились бы, сейчас кредит можно взять на квартиру, если молодая семья…
– Кредиты дают до тридцати лет, а мне уже скоро тридцать.
– Ну и что? Наташа могла бы взять на себя. Ей ведь еще двадцать девять?
– Да перестань ты, мам… Кредиты… Что, специально ради кредита жениться?
– Я и не говорю, что специально…
– Ну и все. Я уже говорил и опять повторю: нам и так хорошо.
– Ну, если вам хорошо… Делайте, что хотите. – Мама поправила воротник халата, села в кресло, подняла с пола пульт телевизора.
Я прошел в детскую, сел на кровать, взял телефон и набрал номер Игоря. Он уже где-то напился или не протрезвел со вчерашнего дня.
– Ну, что ты решил насчет переезда в столицу? – спросил он.
– Скорее всего, надо ехать.
– Правильное решение. Хотя, в сущности, никакого решения не было, и выбора у тебя тоже не было. Все это давно уже кто-то решил за тебя. В высших сферах.
– Ты это серьезно?
– Конечно. Высшие сферы всегда все решают за нас. От них даже зависит, напиться сегодня мне, или нет. С Кушнеренко ты уже виделся?
– Нет, завтра подойду к поезду.
– Ладно, привет ему передавай, хоть он и мудила.
Понедельник
Антон курил под дождем у вагона. Я подошел, мы поздоровались за руку, он встал под мой зонтик.
– Сейчас докурю – и пойдем побазарим.
Я посмотрел на окна вагона.
– Ты что, в плацкарте ездишь?
– Ну да. А зачем мне купе? Ехать всего одну ночь: вечером лег, утром проснулся. – Антон сделал затяжку и бросил бычок под вагон. – Все, пошли.
Проводница спросила:
– А ваши билеты?
– Я показывал уже свой. Вы что, не помните? А это – со мной, провожающий.
– Контингент на фирме, в целом, нормальный, – сказал Антон. – Некоторые, конечно, придурки. Тормозные, короче – их надо прессовать, а то сядут на шею. Но ты не боись, все будет, как надо. Все путем. – Он ухмыльнулся, отодвинул занавеску и выглянул из окна. На перроне стояли под зонтиками два мента и две девушки. Девушки хохотали.
– Хорошо, что мои родоки не поперлись меня провожать. А хотели. Но я им жестко сказал: попрощаемся дома – и все. Надо мне, чтоб мамаша здесь плакать еще начала – она это умеет.
Мы сидели друг напротив друга. У окна, рядом с Антоном, толстый мужик с длинными, до подбородка, усами читал «Комсомольскую правду». Рядом со мной сидела женщина чуть за тридцать, с девочкой. Девочка ела крекеры, по одному доставая их из разорванной пачки.
Антон посмотрел на меня, наморщил лоб.
– Главное – ты не бзди. В Москве нужна наглость. Двери ногой открывать – тогда все будет, как надо. Москвичи – они лентяи и распиздяи. У них все есть, и поэтому они не хотят ничего делать. Правильно, ну а хули им? У родителей – квартира и дача, и у бабушек-дедушек тоже. Можно не волноваться. С работы выгнали – не пропадешь, помогут другую найти. Поэтому я москвичей не люблю, физически не перевариваю.
– Как ты там тогда столько лет жил?
– Там же не одни москвичи. В Москве сейчас два миллиона приезжих – или все три. А кроме того, много
