наступающем весенне-летнем сексуальном сезоне войдет бритье гениталий с нанесением на них татуировок — паука и мухи — блистательно подтвердилось.
А дело было так.
Никита ехал в метро. Рядом стояли парень и девушка, по всей видимости, студенты. «Как там твой паучишка?» — спросила девушка, нежно пошарив у парня в районе ширинки, тем самым не оставляя сомнений, какого именно «паучишку» она имеет в виду. «Совсем, бедный, замаялся, слишком уж широко ты раскинула паутину, — ответил (похоже, он был с чувством юмора) парень, — да и это… ячея крупновата для моего паучишки».
Таким образом в запасе у Никиты было по меньшей мере семь публикаций в «Провидце».
Перед тем как отправить эту удачную статью по электронной почте в редакцию, Никита показал ее Савве.
Приближение к власти, точнее к некоторым ее атрибутам и привилегиям, носителем которых представал Савва, волновало его. Никита тоже ощущал себя чем-то вроде власти, хотя и без малейших на то оснований. Он испытывал острое (хотелось, чтобы все, в особенности, знакомые девушки видели его раскинувшегося в пружинящем кожаном кресле) наслаждение от сверхскоростной (нечто божественное заключалось в перемещении в пространстве, как если бы не было внутри пространства ни единой живой души, тогда как их были там тысячи, если не миллионы) езды в черном просторном лимузине по мгновенно расчищаемым московским улицам, немедленного внимания со стороны знающих (интересующихся политикой) людей, когда кто-то где-то представлял его, как брата Саввы Русакова.
Никите хотелось, чтобы Савва замолвил за него словечко перед главным редактором «Провидца», но он знал, что Савва не замолвит, как не замолвил за отца, которого в первый же месяц отлучили от газеты за пять совершенно идиотских, не могущих сбыться ни при каких (как не может, допустим, загореться вода, или пуститься в пляс камень) обстоятельствах, предсказаний.
Первое: что по своему составу кровь вновь избранного президента идентична с кровью диатетралептерия — весьма редкого, можно сказать, единственного в своем роде ящера, чьей средой обитания одновременно были: море (вода), где он жрал рыбу и водоросли; небо (воздух), где он жрал птеродактилей и разную прочую летающую в те времена сволочь; наконец, земля, где он жрал все, что видел.
Второе: что в скором времени население России сократится со ста сорока пяти до… пятнадцати миллионов человек.
Третье: что показатели рождаемости в той или иной стране впрямую зависят от того, преследует или нет власть так называемую интеллигенцию, держит или не держит в строгости народ. Если да, то кривая рождаемости стремится вверх, если нет — вниз. Потому что, утверждал отец, свободным, предоставленным самим себе людям совершенно не хочется заводить детей, более того, они начинают испытывать зловещую тягу к тупиковым, противоестественным формам (однополовой и т. д) любви, тогда как гонимые и преследуемые неутомимо, а главное, в полном соответствии с теорией естественного отбора, плодятся и размножаются. Чем больше у них детей, тем больше шансов выжить, продолжить род. Значительно смягчен в тоталитарных обществах и доходящий до абсурда в обществах свободных конфликт «отцов и детей». Семьи, писал отец, в тоталитарных обществах крепки, разводы редки, тогда как в странах с демократическим правлением распадается каждый второй брак, а сохраняющиеся семьи, как правило, бесконечно несчастны.
Четвертое: что Бог… есть, но в данный момент его не интересуют дела людей, потому что Бог вступил в последний и решительный бой с Вечностью, то есть с той силой, которая Его создала и привела в мир. Исход боя пока не ясен, хотя, конечно же, ясен, ибо нет силы, способной победить (укротить) Вечность.
И, наконец, пятое: что изречение некоего французского философа: «Человек знает, что он один в равнодушном бессмертии Вселенной, где он появился случайно» — одновременно истинно и ложно. Истинно — для человека с «диким» неструктурированным, «клиповым» сознанием, «распятым» между отчаяньем и наслаждением. Ложно — для человека, в чьем сознании присутствует Бог, осознавшего, что смерть — всего лишь продолжение Божественной любви, которая, делал неожиданный, едва ли не перечеркивающий все вышесказанное вывод отец, в сущности, равнозначна «равнодушному бессмертию Вселенной».
Нечего и говорить, что после подобных «предсказаний» двери «Провидца» перед отцом, еще недавно (при прежнем президенте) открывающем любые двери ногами, не просто вежливо закрылись, но с оглушительным треском захлопнулись.
«Мне вообще-то нравится, когда девчонки бреют внизу, — задумчиво произнес Савва, прочитав заметку Никиты, — побрить там — это все равно что навести порядок в доме перед визитом дорогих гостей, навести глянец на посуду, из которой гости будут есть и пить. Бритая п… — праздник, который… всегда, точнее иногда с нами, — ухмыльнулся Савва. — Но почему паук? По мне, так там более уместен… гриб».
«Гриб?» — удивился Никита.
«Ты же не будешь спорить с тем, что гриб, как в нормальном, так и в перевернутом положении поразительно похож на мужской половой орган? — спросил Савва. Никита не спорил, а потому Савва продолжил: — Но он похож и на женские половые органы: влагалище, малые и большие срамные губы, грудь. Более того, классический гриб — ножка, входящая в шляпку — это же абсолютная иллюстрация neverending вселенского полового акта. Иногда, — грустно продолжил Савва, — ножка тоненькая и слабенькая, и шляпка висит над ней, как… гиря, как судьба. А иногда, наоборот, ножка толстая, волосатая, кривая, и крохотная нежная шляпка как будто хочет с нее спрыгнуть… Ну, а где два гриба, там обязательно и третий… Классический грибной треугольник»…
Лицо брата сделалось мечтательным и печальным. Видимо, он испытывал предшествующее расставанию с очередной возлюбленной обострение чувств. Никита подумал, что вряд ли в мире отыщется шляпка, которая сможет повиснуть над Саввиной ножкой, как… гиря, как судьба. Разве только та, широко раскинувшая паутину девушка, от которой сбежал студент. Скорее всего, это Савва довел до изнеможения (затоптал) какую-нибудь нежную трепетную шляпку. Вот она и решила от отчаянья податься к другому грибу.
«Подумать только, — вздохнул Савва, — на трех грибах, как на трех китах, стоит мировое искусство».
«Значит… мне все переписывать?» — расстроился Никита.
«Зачем? Паук — нормально, — пожал плечами Савва. — В принципе, все связано со всем, и, следовательно, все можно уподобить всему. Хотя, — добавил, подумав, — если п… — паутина, то х… скорее, не паук, а… муха? Ничего не поделаешь, первопричина довольно часто растворяется в следствиях. Вылететь, кстати, по жизни труднее, нежели влететь. Так что, смело работай с пауком и мухой. Но с грибами не шути! К ним следует относиться гораздо более серьезно, нежели к… мухам и паукам».
Никита весьма дорожил сотрудничеством (гонорарами) с «Провидцем», а потому все время выпытывал у брата, как делать сбывающиеся предсказания?
…Заговорил он об этом и у линейного в обрамлении дерна, как глаз в ресницах, пруда, где они ловили сентябрьским вечером карпов. Частенько посещающая в последнее время брата печаль была ему непонятна точно так же, как, допустим, муравью законы космической физики. Как здравомыслящим, только-только переведшим дух после многолетних безобразий прежней власти гражданам страны дикие прогнозы отца, утверждавшего, что у уважаемого народом президента — кровь динозавра, а единственный путь к росту рождаемости — репрессии.
С чего было печалиться обласканному президентом, публично назвавшим его «моим единственным другом», Савве?
Да и легко отделавшемуся (подумаешь, вышибли из «Провидца», а на что «Третья стража», «Натальная карта», «Прогрессивный гороскоп» и «Солнечная революция»?) отцу, в общем-то, тоже можно было не печалиться. Французское красное вино и омары не переводились в доме, независимо от того, писал или не писал отец в «Провидец».
«Сбывающиеся пророчества делать очень просто, — ответил снимая с крючка карпа, Савва. — Если в самом начале царствования, когда народ сам не свой от любви к царю, происходят разные страшные вещи — бури, ураганы, аварии, взрывы и так далее, значит, по всей видимости, царствование будет плохим, неудачным, если не сказать, чудовищным».
