Крест сажает ее на мотоцикл, она берется за руль, крутит его туда-сюда. Оба лахают. Другие кресты тоже с ней базарят.
Подъезжает автобус. Все вскакивают со своих ведер и несутся занимать сиденья. Князева слезает с мотоцикла, крест хватает ее за руку, она вырывается, подбирает свое ведро – и в автобус.
Все уже там, ждут ее. Только она заходит – классная начинает орать:
– Что ты себе позволяешь? Что это за поведение? Кто тебе разрешил идти к этим ребятам? А если бы они тебя схватили и увезли?
– Тамара Ивановна, а вы знаете, что у них были ножи? Что они хотели наших ребят порезать?
– Как «порезать»? За что?
– Просто так. За то, что они из города. Они мне сами сказали.
– И ты им веришь?
– Они ножи показывали.
– Ладно, поговорю с директором, чтобы в этот колхоз нас больше не посылали. Это ж надо – безобразие какое. Мы приезжаем им помогать, а они нас так встречают.
Автобус тарахтит по узкой грунтовой дороге. Сзади едут на мотоциклах кресты, орут и машут руками.
Я решил пошить себе новые штаны – штроксы. Крюк достал мне материал за сорок рублей. Родоки разбубнелись: дорого. А свою зарплату с завода я еще летом прогулял, не дал им ни копейки. Ну а что с того, что дорого: надо же мне новые штаны пошить, третий год в одних хожу.
Йоган говорит, что Крюк меня кинул с материалом, наварил рублей двадцать. Но как это проверить? В магазинах такого вельвета уже лет пять как нету.
Йоган посоветовал материал в «Силуэт» не отдавать, а пойти к Шише, пацану с Рабочего:
– Ему двадцать лет, нигде не работает, только штаны шьет, и заебись шьет, лучше, чем в любом ателье тебе сделают. Я у него в том году штаны сшил – охерительно получились. А тем более штроксы – у него всякие бирки, клепки, пуговицы фирменные есть. Доплатишь десятку – он тебе сделает как настоящие, никто и не поймет, что подъебка.
Шиша живет в доме рядом со школой, на пятом этаже. Я звоню.
– Кто там?
– Штаны пошить.
– Заходи, – Шиша открывает дверь. Я его видел несколько раз на Рабочем – невысокий такой пацан, зимой ходит в синей «аляске». За район не лазит. Раньше, может, и лазил, а сейчас точно нет.
Двадцать лет все-таки – уже старый.
В комнате один только диван и стол со швейной машиной. Кругом раскиданы куски материала, пуговицы и нитки.
Я вытаскиваю из сумки материал и показываю Шише.
– Сколько отдал?
– Сорок.
– Все ясно, наебали тебя жестоко. Ну, ладно – теперь уже поздно, ничего не сделаешь. Хочешь, чтоб как настоящие штроксы, с набором?
– Ага.
– С набором будет стоить сорок. Если срочно, чтоб завтра были готовы, – еще червончик сверху, а так – неделя.
– Мне не к спеху.
– Ладно. Снимай куртку.
Он обмеряет меня местах в двадцати – и жопу, и ноги, и пояс, что-то себе записывает на мятом листке в клетку, потом показывает набор – заклепки, пуговицы и две фирмы – большую и маленькую, все «Левис».
– Все будет как настоящее – можешь поверить. Ну, давай. Через неделю, значит, во вторник.
После УПК иду в бассейн поплавать – не был там с восьмого класса. В раздевалке пусто – еще рано, только три часа. Обычно все ходят в бассейн вечером. Я вешаю шмотки в деревянный шкафчик, захожу в душ. Там тоже никого. Иду в крайнюю кабинку, включаю воду, становлюсь под струю, чтоб намочиться для вида, – что я, мыться здесь буду? – и выхожу к бассейну.
По одной дорожке плавают два мужика – и все. Ни тренера, ни медсестры – все куда-то отвалили. Становлюсь на кубик и ныряю.
В восьмом классе я постоянно ходил в бассейн – брал абонемент на месяц. Тогда, само собой, ходил не для того чтоб плавать, а чтоб щупать баб. Первую бабу как раз в бассейне и защупал – помню только, что была в синей резиновой шапке. Тогда всех заставляли одевать шапки, особенно баб, у кого длинные волосы. Медсестра сидела на табуретке около бортика и смотрела, чтоб все были в шапках и чтоб хорошо мылись. Выходил из душа – и к ней. Она трогала плечо, и если плохо помылся – отправляла назад в душ.
Баб всегда было мало – может, штук десять на весь бассейн, самое большое, а пацанов – человек, может, сто, особенно на каникулах. А ту, в синей шапке, я нормально защупал. Заметил, что тренер отвернулся, подплыл сзади – и двумя руками за груди. Она стала вырываться, а я не отпускал. А народу кругом было море. Кто плавать пришел, тем до лампочки было, а пацаны, вроде меня, вылупились на нас. Я ее тогда отпустил, сцыканул, что тренер засечет и выгонит из бассейна на хер, как пацанов, которые много баловались.
После того еще много баб щупал. Так, типа, случайно: плыву мимо – и рукой за грудь. Одни притворялись, что все нормально, не психовали, а некоторые злющие были – вообще. Раз одна дала оплеуху, а под водой еще ногой по яйцам – я там чуть не захлебнулся, еле выплыл, а она еще и лахала.
А снимать баб сколько ни пробовал в бассейне или потом на улице – ничего не выходило. Все какие-то дикие попадались.
Первый урок – руслит. На улице дождь – все сидят сонные, зевают. Я смотрю в окно на троллейбусы и машины, на свой дом через дорогу и на дом рядом – где овощной и промтоварный.
Мне херово – выдули вчера с Йоганом и Зеней четыре пузыря чернила почти без закуси.
Русица зевает, ей неохота вести урок, трындеть нам про «Поднятую целину». Представляю, как ее уже задрала эта «Поднятая целина», – каждый год одно и то же. Она начинает левые базары:
– А вы знаете, ребята… Вы, конечно, можете сказать, что я отвлекаюсь, но мне хочется вам кое-что рассказать. Мне иногда снятся политические сны. Нет, вы только не смейтесь, правда. Я понимаю – вы уже, можно сказать, взрослые, поэтому я вам расскажу. Я вот видела во сне Горбачева – перед встречей с Рейганом как раз. Он сидел в такой небольшой комнате – совсем один, больше никого. И комната почти пустая, только один большой черный диван. И вот он сидел на этом диване и как будто размышлял о чем-то, а я вроде как вошла в комнату, остановилась и смотрю на него. А он поднимает глаза на меня и говорит: «Все будет хорошо». И так оно и было потом на переговорах. Может, у меня дар предвидения, а?
Все смотрят на нее, некоторые лахают в кулак. Русица вообще любит потрындеть на уроке, и это хорошо: лучше такую бодягу слушать, чем про руслит. Ненавижу литературу.
– А «Маленькую Веру» смотрели? – говорит она. – Кто смотрел, поднимите руки.
Поднимают Князева и еще несколько баб. Я слышал про это кино и тоже хотел посмотреть – оно в «Октябре» идет. Подвалил к «Октябрю» после УПК, а там очередь – километр. Плюнул и пошел домой.
– Ну и как вам? – спрашивает русица.
– Мне понравилось, – говорит Князева.
– Очень жизненный фильм, – продолжает русица. Она если завелась, то не остановится. – Очень жизненный. Ну, про откровенные съемки я не говорю – это, конечно, дело режиссера, а вот что жизненный, то это да. Через меня столько таких, как эта Вера, прошло за двадцать лет – люди без цели и смысла. Вот он-то умнее намного, он ведь спрашивает: а какая у тебя цель в жизни? А она хихикает, как дура: мол, цель у нас одна – коммунизм. Но еще хорошо, что он взял ее замуж, а то ведь мог бы и не взять – мало ли, что
