Григорий Борисович уже пожалел, что затронул эту тему, и, вздохнув, поднялся на крыльцо. Прижался к Александре, поцеловал в шею.
— Какой завтрак? Еще только солнце встало…
Губы ее тронула легкая усмешка.
— Иди, я сейчас… — грудным голосом сказала она.
2
Майор Дерюгин возвращался пешком из Андреевки в военный городок. Высокие красноватые сосны негромко шумели, под крепкими хромовыми сапогами похрустывали сухие шишки, нет-нет он шлепком ладони убивал на щеке или шее комара. Григорий Елисеевич шагал по узкой тропинке, рядом в лунном свете серебряно поблескивала булыжная дорога, рассекающая сосновый бор до самой проходной военного городка. Алена с дочерьми остались ночевать у родителей, а у него рано утром стрельбы на полигоне, иначе он бы тоже заночевал у Абросимовых. Не любил Дерюгин быть один в пустой квартире без жены и детей. Он готов был по очереди нести на руках пятилетнюю Надю и шестилетнюю Нину до самого городка, но старшая что-то раскапризничалась, жар у нее, — весь день девочки провели на реке, видно, перекупались.
Теперь в доме Абросимовых стало шумно: соберутся сразу четверо ребятишек — двое Дерюгиных и двое Кузнецовых, шум, гам, как только все это терпит Ефимья Андреевна? Верховодит девчонками Вадим Кузнецов, он самый старший в, этой компании, ему семь лет. Непоседливый, живой, он никому не давал покоя, все ему надо было знать, потрогать руками, а уж начнет рассказывать небылицы — так Григорий и Алена диву даются: откуда он все это взял? «…И вот сели мы с дедом Тимашем на облако и полетели через море-океан в Африку. С облака можно паутиной рыбу ловить. Вот мы вялили ее на солнце и ели. А от облака отломишь кусочек, положишь в рот — сладко тает во рту, как мороженое… Мы одного змея морским узлом завязали и в Андреевку привезли. Жаль, он ночью уполз в подвал. Он и теперь там шуршит, мышей ловит…» В тот вечер Дерюгин попросил Нину в подпол слазить, а та в рев: не пойду, и все, мол, там поселилась огромная змея, которая маленьких детей живьем глотает…
Пробовал Григорий Елисеевич поговорить с Вадимом, но тот лишь округлял свои зеленоватые глазищи и от всего отпирался. Рано научился читать и, забравшись на чердак, часами торчит там, листает старые, пожелтевшие журналы, книжки. Или пускает с крыши мыльные радужные пузыри, а девчонки ему наверх мыло и воду таскают.
Впереди тропинку пересек какой-то небольшой зверек, сверкнул горящими глазами в сторону человека и исчез среди черных пней. Ласка, наверное, или куница, Неподалеку треснул сучок, немного погодя позади будто бы кто-то приглушенно вздохнул. Иголки на соснах матово светились; чем ближе к деревянному мосту через Тихий ручей, тем громче лягушиное кваканье. Со стороны Андреевки послышался протяжный паровозный гудок; если состав пройдет без остановки, то и сюда докатится глухой железный шум.
Неожиданно что-то тяжело сзади навалилось на Дерюгина, повалило на усыпанную иголками землю, по-звериному зарычало в ухо:
— Молись богу, Гриша, смерть твоя пришла-а!
Перепугавшийся Дерюгин шарил рукой по гимнастерке, пытаясь добраться до кобуры, потом попробовал сбросить с себя человека, но тот крепко прижимал его к земле.
— Ну и шутки у тебя, Иван! — проворчал Дерюгин, когда Кузнецов наконец отпустил его. — Я мог бы и выстрелить.
— Из чего, Гриша? Из соленого огурца?
Глядя, как Григорий Елисеевич ползает на коленках, отыскивая фуражку, потом отряхивает с галифе пыль, Иван Васильевич громко смеялся. Он тоже был без фуражки, и волосы его спускались на лоб.
— Я минут десять иду за тобой, наступаю на пятки, а ты и не почешешься! — перестав смеяться, заговорил он. — Да тебя, Гриша, любой враг в два счета разоружит и на тот свет отправит… Тебе и оружие-то доверять опасно.
Дерюгин схватился левой рукой за расстегнутую пустую кобуру, ошеломленно глядя на Кузнецова, пробормотал:
— Когда ты успел?!
— Красный командир! — вдруг жестко произнес Иван Васильевич. — Бери тебя голыми руками — ты и не пикнешь! Зачем носишь боевое оружие, если у тебя его ничего не стоит отобрать? Чему тебя обучали в училище? Ртом ворон ловить?
— Так домой иду, не в разведку, — оправдывался Дерюгин.
— Ты думал, враг тебе клич бросит: «Иду на вы!» Враг теперь стал хитрый, коварный — таких лопухов, как ты, подкарауливает и в плен берет… Или финку под лопатку — и дело с концом.
— О каких врагах ты толкуешь? — уныло смотрел на него Дерюгин. — Военные игры, что ли, предвидятся?
— Моли бога, что ты мой родственник. — Иван Васильевич вытащил из кармана брюк пистолет, протянул Дерюгину.
— Ну и ловкач! — подивился тот. — Как говорит Ефимия Андреевна, из глаз нос утащишь.
— Знаю, о чем ты шел и думал. — Кузнецов усмехнулся. — Как же это твоя ненаглядная Аленушка с детишками осталась у стариков. Ты что, без них и дня прожить не можешь?
— А тебе что, завидно? — поддел Дерюгин.
— У меня работа на первом месте, Гриша, — усмехнулся Иван Васильевич. — И наверное, так всегда будет… А вас, артиллеристов, придется поучить самообороне. Разразись война, вас вражеские разведчики, как куропаток, голыми руками переловят.
— Чего ты заладил: война, война!
— И это я слышу от кадрового военного! — покачал головой Кузнецов. — Тебе надо было выбрать профессию портного или сапожника.
— Придется, так не хуже других буду воевать, — нахмурился Григорий Елисеевич.
— Воевать нам всем придется, Гриша, — отвернувшись от него, негромко уронил Кузнецов. — Одним раньше, другим позже…
Не первый год, кажется, знал Кузнецова Григорий Елисеевич, считал его своим другом, вон даже породнились — женаты на родных сестрах. Но это ему только казалось, что он знает Ивана Васильевича, — то и дело тот удивлял его, озадачивал. Ну чего ему взбрело в голову ночью медведем навалиться? А если бы он, Дерюгин, успел выхватить пистолет?.. Отчаянный человек Иван Васильевич! Про таких говорят: не боится ни бога, ни черта. На базе он после командира части второй человек. Его уважают и побаиваются, хотя строгости в нем решительно нет никакой.
Последнее время Кузнецов все больше появлялся в гражданском костюме, а сегодня вот в форме. Наверное, приехал из Климова, а может, из Ленинграда. Никому он здесь не подотчетный. Даже его жена не знает, где бывает и куда ездит Иван Васильевич. Кажется, с Тоней у них опять пошли нелады… Приехал, а к Абросимовым, по-видимому, не зашел, хотя Тоня и дети там.
Когда арестовали заместителя командира части Корина, Дерюгин поинтересовался у Ивана, что тот натворил. Кузнецов удивленно посмотрел на него и сказал, что такого не знает.
— Что дурака-то валяешь? — обиделся Григорий Елисеевич.
С Ивана Васильевича слетела вся его веселость и беззаботность, обычно улыбчивые глаза стали жесткими, возле крыльев носа резко обозначились морщины.
— Советую тебе, Гриша, забыть про него… Усек, майор от артиллерии?
— Мог бы и сказать по-родственному, — заметил Дерюгин. — Я умею язык держать за зубами.
— А Корин не умел… — помягче сказал Иван Васильевич.
И снова как ни в чем не бывало засветилась на его губах веселая улыбка, а в глазах растаял ледок отчуждения.
Немного не доходя до проходной, Кузнецов остановился, облюбовав близ лесной тропинки полянку с
