не чувствовала, что он… Ничего, что я сейчас по-русски говорю? А то Алекс нас не поймет.
– Хорошо, – согласилась она, – конечно. Только я не поняла вопроса.
– Потому что я его еще не задал. – Зоран смотрел на ухо Санды так, что мне захотелось исчезнуть немедленно. «Нет ничего хуже несвоевременного счастья», – однажды заметил мой циничный друг Серега Троицкий. А вот Зоран, похоже, так не думает. А может быть, он держится за нее как за единственную бесспорную и очевидную реальность, потому что все остальное только что блестяще дискредитировало себя именно по пункту очевидности?
– Ты понимала, что он – не совсем обычный человек? Ты это как-то чувствовала? – наконец задал свой вопрос Зоран.
Странный вопрос, подумал я. То, что Давор Тодорович – не совсем обычный человек, знал и как-то чувствовал весь мир. В последние дни особенно.
– Ну да, – улыбнулась Санда.
– Но я имею в виду совсем не то, что твой муж невероятно талантлив и красив, как греческий бог, – поморщился Зоран. – Это несущественно. Хотя определенная связь, возможно, и есть…
Он тяжело закашлялся, поднялся и стал смотреть в окно, в светлую ночь. Его задела ее улыбка. Зоран страшно ревновал Санду, что было видно по его прямой напряженной спине, по побелевшим пальцам, которыми он тихонько постукивал по подоконнику. Даже по его неподвижному затылку было видно, как сильно он ее ревновал к тому, кто только что, как Гаммельнский крысолов с дудочкой, увел с собой трехсоттысячный город. И ничего не забыл, включая цельнолитые чугунные пушки Вала, Ильинский и Троицкий монастыри, местный «Бродвей» с пивбаром, стадо задумчивых троллейбусов и нашу с Иванной временную квартирку. И невидимую струну между Спасским и Борисоглебским соборами. И сами соборы тоже.
Последнее, что мы видели – крупный план его лица в тот момент, когда он что-то говорит, глядя перед собой с таким выражением, будто успокаивает кого-то и в то же время чего-то требует, и сердится. И на отъезде камеры – резкий поворот в профиль, взмах руки. И вдруг еще крупнее – глаза Иванны, а на отъезде – ее лицо с белыми губами. И видно, как тяжело она дышит.
Но только Иванна должна быть во Фрайбурге! Да, во Фрайбурге, а вовсе не в Чернигове!
– Вот оно что… – почти беззвучно говорит Зоран.
Иванна дрожащими бледными пальцами трогает свое горло, а потом – губы. Так, как будто проверяет, на месте ли еще лицо. Ее почему-то абсолютно черные глаза как бы висят в воздухе и смотрят в одну точку.
– Уходят… – выдыхает Зоран и встает. Так он и стоит, обхватив себя за плечи и покачиваясь.
И сразу за тем – как будто кто-то одновременно со всех сторон заворачивает картинку сначала в прозрачную кальку, а потом в белую тряпочку. Так, как, к примеру, в полотенце заворачивают каравай. Или как если яблоко завернуть в носовой платок. А потом исчезает и это.
Целый час все телеканалы сообщают, что спутники не видят города Чернигова. Что украинские власти, ни на грамм не веря вражеским спутникам (что конечно же правильно), отправили туда вертолеты. Но вертолеты, что досадно, тоже не видят города. В упор.
– Материальная культура отслаивается, вот в чем дело. – Зоран по-прежнему всматривается в размытую ночным туманом скудную картину фьорда. – Я что-то подобное подозревал. Искусственное можно отслоить от естественного. Возможно, то, что искусственное и естественное находятся в одной действительности, – лишь видимость, Алекс. А вы говорите – история…
– Что там произошло, ты можешь объяснить? – Несчастная Санда сидит, поджав колени к подбородку, и волосы падают ей на лицо.
– Люди силы. – Зоран говорит с такой интонацией, с которой, наверное, мог бы произнести «там у нас, под сосной, марсиане» – как о чем-то бесспорном и в то же время совершенно невероятном. – Амаргоры. Их всегда было страшно мало, а тех, кто хоть частично осознает свои возможности, и того меньше. И я, честно говоря, думал, что их не осталось совсем. Но чтобы сразу двое…
Амаргором в пятнадцатом веке от Рождества Христова назвала этот феномен сестра Анхела из перуанского монастыря Санта Каталина. Она считала себя исследователем человеческой сущности, но в отличие от Декарта и Спинозы, которые, не сговариваясь, описали «страсти души», или аффекты, заложив первый камень в фундамент современной психологии, сестру Анхелу интересовали всевозможные инверсии человеческой духовной природы, инобытие духа в человеке, соотношение и взаимодействие душевного и духовного.
Amargor – по-испански «горький», «горечь», «душевная боль». Сестра Анхела полагала, что амаргоры способны совершать действия, на которые не способны другие люди, что природа их светла, но жизнь, как правило, несчастна, – они ничего о себе не знают, что-то мешает им интегрироваться в реальность, нормально социализироваться, жить как все. Они испытывают душевную боль, но не знают причины, часто мучают и убивают себя, как морально, так и физически. То, что варится внутри, невыносимо для них. Их давит и уничтожает собственный масштаб, и только немногие способны успешно зацепиться за какую- нибудь культурноприемлемую сублимацию – музыку, литературу, художественное искусство или философские размышления. Как правило, именно последние смутно осознают свою силу и худо-бедно с ней сосуществуют.
Их вполне можно было бы считать богоизбранными, но вот беда – Господь не оставил им никаких инструкций.
Сестра Анхела не без основания считала, что амаргор проявляется в особых обстоятельствах. На грани экзистенции, так сказать. Есть обстоятельства – есть проявления, а если таковых обстоятельств на его жизненном пути не встретилось, так и живет. И хорошо еще, если творит, а то ведь просто страдает и терзается, раздираемый рефлексией, которая обычному человеку решительно непонятна.
Изыскания конечно же довели монахиню до цугундера, поскольку в своей логике она, в конце концов, неизбежно пришла к закономерному для себя выводу, что Иисус был амаргором невероятной силы и в полной мере отдавал себе в том отчет. Но сестра Анхела ни в коей мере не усомнилась, что он был Сыном Божьим, как и каждое рожденное человеческое существо есть дитя Божье, которое исключительно высшей милостью появляется на свет.
Суд святой инквизиции обвинил ее в ереси, судил, отлучил от церкви и не подверг релаксации только потому, что в последний момент с доном Диего Десой, главой испанской инквизиции, патронировавшей Перу, вступили в переговоры люди тогда еще единой Вертикали. И фактически выкупили сестру Анхелу и все ее работы. А в обмен вынуждены были дать дону Диего слово, что исследования по амаргорам никогда не будут опубликованы.
Вот, собственно, и все, что по этому поводу мог сказать Зоран. А в заключение добавил:
– Трактат сестры Анхелы «Амаргоры – логика и метафизика проявления сущности человека» находится в архиве Эккерта. И знаменитая школа его, похоже, была для тех, в ком он, следуя детальному описанию признаков и проявлений, сделанному полтысячелетия назад монахиней, хотя бы гипотетически предполагал такой потенциал. Вообще, насколько я знаю, проектировщики были во время оно очень увлечены данной темой, которая раздражала их нервные окончания, проблематизировала их рациональные установки. Они видели в ней вызов. Были, конечно, и те, кто считал все это бредом, выдумкой полусумасшедшей монахини. Человек слаб, утверждали они, и только любовно сконфигурированные, пригнанные друг другу конструкции из отдельно взятых интеллектов, этакие мегамашины интеллектуальные, способны решать большие цивилизационные задачи. И они категорически не верили в то, что проявление сущности человека, его эмоциональной и творческой энергии может иметь столь невероятный характер и последствия подобного масштаба. Но в конечном итоге так и произошло: два амаргора встретились, личностно совпали и к чертям собачьим сломали безупречную рациональную конструкцию – очень дорогостоящий и перспективный геополитический сценарий. А кстати… – Зоран внимательно посмотрел на меня, потом на Санду. – Кстати, ведь могли бы и не совпасть. Не очароваться друг другом. Не договориться. И тогда ничего не было бы, мои дорогие.
– Где они теперь? – спросила Санда.
– Не знаю. – Зоран с силой задернул штору – еще немного, и оторвал бы ее от карниза. Принялся ходить по комнате – от двери к окну. – Давайте я постараюсь сразу ответить на всю серию вопросов. Я не знаю,
