время?
– Как будто в задницу горячее шило загнали, – признался Павел, и все мы согласно закивали.
– Хорошо, что я был там и все ограничилось шилом в заднице, – усмехнулся командир. – Открою секрет: без меня вы вообще не вышли бы оттуда живыми. Пусть это будет для вас уроком номер один – никогда нельзя недооценивать врага. Это смертельно опасно.
– Командир, разрешите вопрос! – Боря дисциплинированно поднялся со своего места.
– Давай, – кивнул Радзивилл.
– Вы говорили, что враг внедрился практически в каждого человека. А как же с нами? Да и с вами тоже?
– Один из критериев отбора в Службу, – терпеливо ответил командир, – это врожденный иммунитет, отторжение врага на бессознательном уровне.
– А кто определяет, есть у человека этот иммунитет или нет? – не унимался дотошный Кацнельсон.
– Этого я вам не скажу, – с загадочным видом сказал командир, и было совершенно не ясно, то ли он сам не знает ответа на Борин вопрос, то ли нам не положено знать. – А с этого дня мы займемся изучением сильных и слабых сторон врага, после чего перейдем к методам борьбы с ним. Начнем с того, что у врага есть дурная привычка: он всеми силами старается доказать, что его не существует и все рассказы о нем – выдумки необразованной толпы и темных попов. А раз его нет, то не с кем и бороться. Именно поэтому люди, за редким исключением, не чувствуют его присутствия, как это чувствуем мы.
– Кто же эти исключения? – спросил я, подняв руку.
– Те, кого называют святыми, – коротко ответил командир и продолжил урок. Больше никто его не перебивал. Все поняли – начались серьезные дела.
Глава 17. Катя. Снег на голову
Почему-то, когда дело касалось моих отношений с Катей, командир проявлял несвойственную ему, прямо-таки отеческую доброту. Вот и сейчас он сначала долго расписывал в самых трагических тонах создавшуюся в Службе ситуацию и живописал опасности предстоящей нашей пятерке операции, а потом неожиданно сменил тон и голосом старого, ворчливого, но доброго дедушки сказал:
– Ладно, даю тебе трое суток. Отсчет – с завтрашнего утра. Пусть ребята пока готовятся, а ты беги к Катерине. Она уже второй день тебя здесь дожидается… Погоди, погоди, я еще не закончил. Сегодня в Центре сменили формулу проникновения. На, запоминай.
Он протянул мне лист бумаги с напечатанным на нем текстом, который любому постороннему показался бы полной бессмыслицей. Я бросил на него взгляд и зафиксировал текст в памяти.
Потом, едва сдержавшись, чтобы не обнять старика, я выскочил от него и помчался по коридору. Я не пробежал и половины расстояния до номера, где она всегда останавливалась, когда на меня налетел бешеный разноцветный вихрь. Утихнув, он оказался повисшей у меня на шее одетой в пестрый сарафан Катей…
Мы набрали в буфете еды и целые сутки не выходили из номера. А на второй день из трех отпущенных нам добрым командиром отправились прогуляться по парку. Мы медленно шли в тени старых лип, взявшись за руки и болтая о всяких пустяках, старательно избегая тем о жизни вне Санатория и о работе в Службе. Похоже, командирские инструкции, как и у меня, были намертво вбиты в Катино сознание.
Но это ничуть не мешало нашему общению. За двадцать пять лет, что прошли со дня нашего знакомства, это была наша шестая встреча, и у нас было достаточно других тем для разговоров. Сейчас я не мог насмотреться на эту лучшую в мире женщину. Годы почти не изменили ее, Катя оставалась такой же юной, как и в день нашего знакомства. Не знаю, насколько постарел я, но, конечно, прошедшие четверть века внутренне сильно изменили меня, и на многие вещи я смотрел совсем другими глазами.
На многие, но только не на наши с Катей отношения. Мое чувство к ней осталось прежним и даже усилилось. Конечно, в разлуке с ней я не монашествовал – это было бы просто смешно и противоестественно для здорового мужчины. Но ни одна из женщин не смогла заменить мне Катю. С каждым годом я все отчетливее понимал, что Катя – это главное, что есть в моей жизни. Каждый раз, расставаясь с ней, я с затаенным ужасом думал: а что, если это была наша последняя встреча? Уже на второй день после очередного расставания я начинал тосковать, причем с каждым месяцем эта тоска, вместо того чтобы утихнуть за год-другой, наоборот, все усиливалась.
И однажды мне пришла в голову здравая мысль: а почему мы не можем быть постоянно вместе? Почему Катю нельзя ввести в нашу группу? Что случится, если группа из пятерки превратится в шестерку? Что это изменит? (Мысль о том, чтобы заменить Катей кого-то из своих ребят, даже не приходила мне в голову.) При первой же встрече я задал этот вопрос командиру. Я знал его теплое отношение к Кате и ожидал если не согласия, то хотя бы человеческого участия. Но нарвался на холодную отповедь.
– Даже и не думай об этом! – резко ответил он.
– Но почему? – Вопрос был слишком важен для меня, чтобы я сдался так просто.
– Нельзя и все! – отрезал командир, но в глубине его глаз я заметил затаенную горечь.
– Это не ответ! – Я не собирался отставать от него.
– Да, не ответ! Но это одно из правил Службы! А правилам Службы ты обязан подчиняться до самой смерти! Не забыл? – Он немного помолчал, будто вспоминая о чем-то, и добавил, слегка смягчив тон: – Слушай, я тебя не понимаю – тебе дико повезло, ты нашел себе подругу из своих. Редкая удача, ведь женщин у нас так мало! Чего ты еще хочешь? Ты что, жениться решил? Или своего счастья не понимаешь? Ну, представь, что вы двадцать пять лет прожили бы вместе! Изо дня в день видеть одно и то же лицо! Бр- р! Да вы давно надоели бы друг другу и разбежались в разные стороны!
Он еще что-то говорил, но я уже не слушал, убедившись, что все мои попытки пробить его толстую кожу обречены на неудачу.
С Катей я до сих пор ни разу не заговаривал на эту тему. Почему-то мне казалось, стоит начать – и я спугну что-то невидимое, но очень важное, что возникло между нами. Но за время нашей последней разлуки, затянувшейся на пять лет, я твердо решил: надо все менять! Я согласен, что моя жизнь без остатка принадлежит Службе, которой я обязан всем, но свои личные дела я хотел бы решать сам.
И вот я шел рядом с ней и не мог налюбоваться на лицо, которое все эти годы снилось мне чуть ли не каждую ночь. И наконец решился. Оглянувшись по сторонам, будто нас мог кто-то услышать, я спросил, словно неопытный мальчишка едва сдерживая внутреннюю дрожь:
– Катя, скажи, ты ни разу не задумывалась, во что должны вылиться наши отношения? – Спросил и сам сразу понял, что сморозил какую-то глупость.
Она остановилась, внимательно посмотрела на меня, но не произнесла ни слова, ожидая продолжения.
– Я имею в виду… как бы лучше сказать… в общем, ты хотела бы быть со мной всегда? Ну, постоянно, как это делают все нормальные люди, которые любят друг друга?
Я не ожидал, что мои слова вызовут такую реакцию. Катя отшатнулась от меня, прижалась лицом к стволу огромного дуба, около которого мы стояли, и плечи ее затряслись от беззвучных рыданий.
– Что с тобой? – Я чуть ли не силой оторвал ее от дерева и стал целовать мокрое от слез лицо. – Что случилось, Катя?
– Какой же ты тугодум! – произнесла она, преодолев рыдания, но все еще всхлипывая.
– Почему? – удивился я. Наверное, мне никогда не понять женскую логику.
– Он еще спрашивает! Сколько лет тебе понадобилось, чтобы задать этот вопрос? И сколько еще пройдет, пока ты созреешь до следующего? – Катя прижалась ко мне, как только что прижималась к дубу.
– Так, значит, ты не против? – спросил я, обняв ее за плечи.
Но Катя неожиданно отстранилась от меня, заглянула мне в глаза своими колдовскими зелеными глазами и удивленно спросила:
– Ты на самом деле ни о чем не догадываешься?
– О чем? – Я ничего не понимал.
– Господи! Ну что же с тобой делать? И правда тугодум! – снова поддела меня Катя. – Конечно же, о нас! Сам ведь только что спросил, почему мы не можем быть все время вместе!
– Катя, хватит говорить загадками! – возмутился я. – Или объясни, или оставим этот разговор.
Я отвернулся от нее, сделав вид, что серьезно надулся.
