деятельность одержимых ограничивалась сатанистскими плясками и ритуальными убийствами. На большее их не хватало. Но бывало и по-другому. Иногда некоторые из них забирались так высоко, что получали возможность развязывать войны и проливать реки крови.
Однако в случае с генералами Службы все выглядело несколько иначе. Им вовсе не улыбалось превратиться в частичку не осознающей себя нематериальной, но злобной тьмы, без разума, но с бесконечной ненавистью к жизни, теплу и свету. Да, эти люди, бывшие когда-то лучшими представителями своего времени, но не выдержавшие искушения, превратились в безжалостные, злобные, эгоистичные создания. Практически они перестали быть людьми, но уничтожать мир вместе с собой вовсе не спешили. Им нравилась жизнь, нравилась власть, которую они подгребали под себя обеими руками. Они считали себя сверхлюдьми и сбились всемером в стоящую над миром и людьми стаю. Они презирали человечество, которое когда-то поклялись защищать от невидимого врага, а самого врага смертельно боялись и оттого ненавидели. Будучи сами его порождением, они опасались, что хаос однажды поглотит наш мир заодно с ними, навсегда оборвав их драгоценные жизни, которые были тем единственным святым, что существовало для них. Семеро ненавидели мир не меньше, чем одержимые, но слишком любили себя в нем, чтобы допустить такое развитие событий. Поэтому борьба Службы с врагом продолжалась по всему фронту.
Но в груди каждого из семерых горел яростный, всепожирающий огонь. Им не хватало того, что отобрал у них ненавистный маршал, – вечной жизни. Поэтому семеро не прекращали его поиски с того самого момента, как он скрылся в недрах Анд. Искали, хотя отчаянно боялись. Только найдя маршала, можно было обрести Золотую книгу, и эта надежда пересиливала все страхи…
Орловский не ошибся, определив когда-то срок земной жизни генералов. К нашему времени во главе ничего не подозревавшей Службы стояло уже их третье поколение. Генералы сделали свои посты наследственными и передавали власть своим сыновьям. А вместе с властью к ним переходил обузданный и прирученный враг. Ручной дьявол…
Сейчас Службой командовали внуки тех, первых генералов. Только в китайском отделении все еще сидел Чан, генерал во втором поколении. Маршал часто с горечью вспоминал отца Чана, шустрого парнишку, которого он, подбирая кандидатов в будущую Службу, спас от голода и долгие годы возился с ним, делая из него достойного борца с врагом.
Когда приходил срок, генералы умирали в страшных душевных муках, изо всех сил цепляясь за жизнь, но ни один из них так и не признал своего поражения и не покаялся. Маршал часто задумывался: почему все случилось именно так? Почему светлый замысел обернулся черной действительностью? Ответа он так и не нашел.
Годы шли, но ничего не менялось. Генералов устраивал сложившийся паритет между добром и злом, и они прикладывали все усилия для его поддержания. Офицеры Службы не подозревали о действительном положении и считали выполнение своих обязанностей делом чести. Маршал считал положение, когда Службу возглавляет враг, катастрофическим, но долгое время не видел возможности вмешаться в ход событий и продолжал отслеживать ситуацию. Иногда он заглядывал в будущее, правда, эти экскурсы ничего не подсказывали ему. И вот однажды он напряг все силы и заглянул вперед так далеко, как никогда не удавалось раньше. Именно тогда, в семидесятых годах прошлого века, было положено начало истории, которая сейчас, в две тысячи девятом году, привела нас в укрытие в Андах.
Глава 3. Горькие воспоминания
Мы так увлеклись рассказом маршала, что не заметили, как подкрался вечер. Он предложил перенести беседу на завтра, но мы шумно запротестовали. Он согласился. По его предложению мы принесли из кладовой несколько бутылок вина, окорок, другие закуски, расставили на столе тарелки и приготовились слушать дальше.
– Я вдруг заметил, – маршал поднял налитый стакан, посмотрел через темно-красную жидкость на яркий светильник и сделал маленький глоток, – что поведение генералов изменилось.
Я тоже отхлебнул из своего стакана. Вино оказалось очень приличным. Не такое, как у Семена Полубояринова, но с оригинальным освежающим вкусом и бесподобным ароматом. Сразу видно, падре знал толк в напитках. Да и немудрено, было время научиться…
– Началось все с вас, – продолжил он. – С вашей пятерки. У меня были свои способы контролировать происходившие в Службе события. Однажды я подслушал разговор семи генералов и понял, что на вас сделана крупная ставка. Они сами признавали, что из вас может получиться нечто большее, чем простые оперативники. Но что – мне только предстояло выяснить. Я копнул чуть в прошлое и узнал, что с вашим зачислением в Школу связано несколько очень неприглядных событий. Такого я не ожидал даже от циничного, привыкшего относиться к людям, как к пыли под ногами, Льва. Приготовьтесь, сейчас я открою секреты, которые вам будет тяжело слушать. Но узнать их вам просто необходимо.
Маршал сделал паузу, глотнул еще вина, тяжело вздохнул и продолжил:
– Вспомните, вашему попаданию в Школу сопутствовали некоторые обстоятельства, иногда трагические. Начну с Бориса. Он слишком любил родителей и никогда не ушел бы из семьи, чтобы оказаться в каком-то секретном учебном заведении. Все, что было связано с секретностью, прочно ассоциировалось в семье Кацнельсонов с ненавистным КГБ. Тем более они были уже готовы к отъезду. Лев решил вопрос радикальным способом. Конечно, Борис, он не убивал лично твоих родителей. Но у него имелись плотные связи с чинами из МВД, и ему ничего не стоило вывести из-под тяжелой статьи нескольких уголовников. В обмен на это они согласились вырезать еврейскую семью. Как им сказали, расхитителей народного добра, изменников, решивших продать Родину и уехать во вражеский Израиль…
Я впервые видел Борю таким. По его лицу разлилась мертвенная бледность, и только на скулах пылали пунцовые пятна, так крепко он сжал зубы. Но он не произнес ни слова и, кажется, даже не дышал.
– Перейдем к Мустафе, – безжалостно продолжил маршал, вперив в Митю пронизывающий взгляд. – Вспомни свою мать. Отпустила бы она тебя куда-то?
Митя-Мустафа нерешительно покачал головой.
– Я тоже так думаю, – кивнул маршал. – Она любила тебя, своего единственного сына, и имела на тебя большое влияние. Но для Льва это не имело ровным счетом никакого значения. Надо ли объяснять, что врач, которого обвинили в ее смерти, был не виноват? Что он действовал, повинуясь внушению, которому не мог противиться?
Митя стал такого же цвета, как и Боря. А маршал не унимался.
– Теперь Павел. Ты хорошо помнишь, что предшествовало твоему поступлению в Школу?
– Еще бы! – мрачно ответил Павел. – Разве такое забудешь?
…Далеко не сразу, где-то уже на втором году обучения, Павел нехотя рассказал нам свою историю. Он был одним из лучших молодых офицеров танковой дивизии. Уже через два года после училища его досрочно повысили в звании и дали в подчинение роту, которую он за полгода вывел в отличные. Даже при отсутствии высокопоставленных покровителей все предсказывали Павлу блестящую военную карьеру. Но однажды в его полку появился новый командир, и все пошло наперекосяк. У подполковника была, как говорят, волосатая лапа в штабе округа, и он позволял себе такое, чего никогда не простили бы другим офицерам. Павел не стал описывать нам все его художества, но, даже судя по отдельным замечаниям, командир полка был тот еще самодур.
Каким-то образом подполковнику удалось пристроить в полк, себе под крыло, своего племянника, когда тому подошло время служить в армии. Всего через четыре месяца, в нарушение всех правил, тот стал сержантом и заместителем командира взвода. На беду Павла, это был взвод его роты. Парнишка оказался достойным племянником своего дяди. Вел себя развязно, хамил офицерам, и все сходило ему с рук. Однажды Павел на построении роты увидел, что тот стоит на правом фланге взвода с расстегнутой на две пуговицы гимнастеркой и спущенным до самой мошонки ремнем.
– Застегнитесь, сержант! – приказал Павел, проходя вдоль строя. – И подтяните ремень!
– Так ведь не сходится! – с ухмылочкой сказал племянник, делая вид, что не может застегнуть крючок на цыплячьей шее.
Павел, пряча вспыхнувшую ярость, тихо повторил:
– Застегнитесь!
Сержант бросил на него презрительный взгляд и пробормотал вполголоса:
– Да пошел ты!
Будь «племянничек» рядовым, то драить бы ему целый месяц туалеты в казарме. Но поступать так с
