Марьяны.
– Нет, знакомая, – ответил Гена.
– Ха-а, Гэна, значит, вот это твой нэвэста! – словно радуясь своей догадке, констатировал любознательный сопалатник и добавил: – Очэнь, Гэна, у тэбя хороший дэвушка, прямо пэрсик.
Оправдываться было бесполезно, да и не хотелось. Гена улыбался, сам не зная чему.
Хотя Гену и перевели из реанимации в общую палату, борьба за его ногу продолжалась. Ему делали почти такое же количество уколов и по-прежнему ставили по две-три капельницы в день. Нога болела и оставалась опухшей, багрово-синего цвета. Боль временами затихала, но возвращалась вновь; казалось, с ещё большей силой. На одном из обходов лечащий врач – Антон Касьянович, мужчина лет тридцати, высокий, худощавый, с короткой стрижкой черных волос, чуть тронутых сединой, внимательно осмотрел ногу и сказал, что если к понедельнику ситуация не изменится, то придется делать операцию.
– Антон Касьянович, мне что, отрежут ногу? – дрогнувшим голосом спросил Гена, чувствуя, как откуда-то из живота к сердцу поднимается холодный, парализующий страх.
– Нет, Гена, операцию надо будет делать как раз для того, чтобы ногу сохранить. А впрочем, у тебя впереди еще два дня, чтобы начать выздоравливать.
На следующее утро, едва проснувшись, Гена сразу же откинул одеяло. Увы, нога оставалась по- прежнему распухшей. Весь день он провел в угнетенном состоянии. Он знал, что врачи часто скрывают правду, чтобы не причинять больному преждевременных страданий. Таких историй он наслышался в больнице сколько угодно. Особенно запомнилось ему рассказ о человеке, который попал в автомобильную аварию. Ему тоже говорили перед операцией, что все будет хорошо, а с операционной привезли без ног.
Так, без каких-либо изменений, прошел еще один день… Наутро, в сопровождении медсестры, в палату с обходом зашел Антон Касьянович.
– Ну, спортсмен, как дела? – бодрым голосом поинтересовался он.
– Нормально. – Попытался улыбнуться Гена.
– Что ж, давай, посмотрим… – Антон Касьянович осторожно откинул одеяло с ноги, потрогал её, проверил на чувствительность. – Как температура? – спросил он у медсестры.
– Последние два дня в норме. – Посмотрела она записи.
– Пожалуй, подождем ещё день-два… Похоже, намечается что-то хорошее, – заключил Антон Касьянович.
И действительно, словно в подтверждении его слов, через пару дней багровость стала медленно сходить, оставляя неестественную желтизну, и Антон Касьянович обрадовал Гену, сказав, что кризис миновал.
Больному человеку иногда достаточно даже незначительного стимула, чтобы пойти на поправку, а тут явные симптомы выздоровления были налицо. Прошла неделя, и опухоль спала настолько, что больная нога мало чем отличалась от здоровой. Каждая клеточка Гениного тела победно ликовала. Ещё через два дня ему разрешили ходить. Впрочем, ходить – громко сказано. Передвигаться. Именно это он и делал, толкая перед собой стул и держась за его спинку. При каждом шаге боль пронизывала колено, словно большой острой иглой, и на лбу проступали холодные капли пота, но Антон Касьянович без жалости побуждал Гену двигаться ещё больше.
– Колено надо разрабатывать! – говорил он. – Если образуется контрактура коленного сустава, можешь на всю жизнь остаться хромым.
Так прошла еще неделя… Гене дали костыли, и он смог выходить на улицу. Май лишь только начался. Теплый, прогретый солнцем воздух, запах цветущей в больничном саду сирени, обилие зелени, щебетание птиц. Май – это не просто месяц. Май – это состояние души. Души, которая хочет жить и ликовать. Молодость и весна брали своё. И Гена уже не предавался всецело раздумьям о своей болезни и не строил мрачных прогнозов на будущее.
В это утро Антон Касьянович задержался у его постели дольше, чем обычно.
– Ну, что нового? – как обычно спросил он, присаживаясь на табуретку.
– Да вроде, всё нормально, Антон Касьянович, – ответил Гена. – Уже и на улицу выхожу, да и колено не так болит.
– Хорошо, Гена, хорошо… – задумчиво произнес Антон Касьянович. – Тогда будем готовить тебя к выписке. Дома у тебя дела пойдут даже лучше. Если, конечно, будешь соблюдать все мои предписания. А теперь давай поговорим о другом, – сказал он. – С ногой, Гена, у тебя все хорошо. Думаю, ещё недели две, и ты даже хромать перестанешь. Но болезнь… Болезнь, Гена, остается. И тебе нужно научиться беречь себя. Физзарядка, утренние пробежки, плавание без излишних нагрузок, волейбол в своё удовольствие – это всё, что ты можешь себе позволить. Занятия спортом придется оставить. После выписки встанешь на учёт в центральной поликлинике. При необходимости будешь консультироваться, а если понадобиться, то и лечиться – уже там. Ну, а я желаю тебе скорейшего выздоровления! – сказал он напоследок и, встав с табурета, крепко пожал Гене руку. И как всегда стремительным шагом вышел из палаты.
В середине девятого класса Марьяна изменилась. Она, то часами могла сидеть втихомолку, незаметная и задумчивая, а то вдруг, безо всякой видимой причины, веселясь, принималась тормошить всех вокруг, но через некоторое время уже вновь затихала в скрытой грусти. И если бы кто-то из посторонних наблюдал за её поведением, то наверняка был бы озабочен такими скачками настроения, посчитав их явными признаками душевного диссонанса. Однако мама Марьяны безошибочно определила – девочка влюбилась. И объектом её воздыханий был высокий, симпатичный десятиклассник Гена. На шумных школьных переменах Марьяна искала случай, чтобы пройти мимо него и всегда ловила на себе его взгляд. Конечно же, они догадывались, что симпатичны друг другу, но сделать первый шаг навстречу никто из них не решался… Марьяна как девушка не могла подойти первой, а Гена хоть и выглядел повзрослевшим и возмужавшим, но в делах сердечных всё ещё оставался робким подростком. В своих девичьих грёзах Марьяна уже давно представляла себя его возлюбленной и, закрыв глаза, воображала, что вот она в огромном зале, на роскошном балу; играет музыка, по блестящему паркету в танце скользят красивые пары… Вот к ней подходит Гена и, галантно склонив голову, приглашает на танец – они легко кружатся в вальсе под звуки чудесной музыки среди других пар… Или что они сидят на скамейке у фонтана, Гена рассказывает о чем-то весёлом, она смеется, её смех привлекает внимание прохожих, но им все равно – на всем белом свете есть только он и она. Или что гуляют по ночному городу, он обнимает её за талию, она доверчиво прижимается головой к его плечу… Ей хорошо, спокойно и радостно.
У Гены тоже дальше мечтаний и воздыханий дело не шло. И вот случай, пусть и нелепый, но помог им хоть как-то раскрыть свои отношения. Марьяна ещё не раз приходила в больницу, и поэтому сейчас, когда его выписали, он мог запросто позвонить ей – дескать, я уже дома, всё нормально; тем более что она сама дала ему номер телефона и просила звонить.
– Алло! – раздался в трубке её голос. Гена хоть и ждал, что к телефону подойдет она, а не кто-то из родителей, всё же от волнения растерялся и поэтому ответил не сразу. – Алло, говорите же! – вновь послышался её голос.
– Здравствуй, Марьяна! Это я, Гена… – Преодолел он волнение.
– Здравствуй, Гена! – Голос Марьяны звенел радостью. – Ты уже дома?
– Да, дома.
– И как ты?
– Хорошо, – ответил он и, не дожидаясь, пока она что-то скажет, будто ухнув в холодный глубокий омут, сказал: – Марьяна, а давай погуляем сегодня вечером?..
Марьяна молчала, тишина показалась ему вечностью. Потом она тихо спросила:
– А это не повредит тебе?
– Совсем наоборот – мне нужно ходить как можно больше.
– А куда мы пойдем?
– Давай, в кино, – сказал Гена первое, что пришло в голову.
– Хорошо, – согласилась Марьяна.
Они договорились пойти на первый вечерний сеанс. Гена уже сменил костыли на трость, и его слегка
