обновить и свои. Ведь это её двор, и пусть все собаки в округе знают, что она вернулась. Ночью Джесси спала на своем коврике, вытянувшись во всю длину, и что-то видела во сне. Она вздрагивала, поскуливала и иногда начинала перебирать лапами. Что ей снилось? Возможно, дом в деревне, где она прожила почти месяц, или как охотилась на кузнечиков, или что гоняется за маленькими пушистыми зверьками, проворно взбирающихся на высокие деревья. А возможно, что мчится за автомобилем по пыльной полевой дороге или – что кружится по воде на том самом месте, где только что был хозяин…
Трудно оторваться от родных корней, от всего, что так дорого твоему сердцу и начинать жить в другом, незнакомом месте, где ко всему нужно привыкать заново. Особенно это трудно, когда тебе всего десять лет. Гена скучал по дому. По ночам часто снились родители, бабушка. Снились закадычные друзья Колян и Санька, с которыми он летом целыми днями пропадал на речке. Михаил Иванович и его жена Людмила Александровна понимали, что ему трудно и, как могли, помогали, дабы он скорее почувствовал себя полноценным членом их семьи. А как это сделать? Человек ощущает себя уверенней, когда он нужен, а для этого нужно вносить какой-то вклад. Поэтому на Гену была возложена почетная обязанность ходить за покупками в булочную и молочный магазин. Да разве для него это была работа? Ведь он уже с семи лет вовсю помогал отцу в колхозе! Особенно Гена любил, когда отец брал его в поле во время весенней или осенней пахоты. Ему нравилось смотреть в заднее окошко новенького желтого трактора, за рычагами которого сидел отец, на то, как лемеха плуга, подрезая, мощно переворачивают пласты густо покрытого стернёй иссиня-черного чернозема. А в пору уборки хлебов он с гордостью восседал рядом с отцом на высоченном комбайне и представлял, что они на корабле, капитаном которого – отец, а он – впередсмотрящий матрос. И они плывут по волнующемуся желтому морю спелой пшеницы, где зелеными рифами разбросаны небольшие березовые островки… Мать, провожая их по утрам, заботливо укладывала в сумку еду в белом холщовом мешке, туда же клала термос с чаем и, всегда обняв его на прощание, говорила отцу:
– Смотри, Петя, помощник-то какой у нас подрастает!
Отец улыбался и теребил твердой мозолистой рукой сынишкины вихры.
– Я смотрю, ты опять со своим помощником? – спрашивал обычно Петра Ивановича бригадир, завидев их вдвоём. На что отец, подыгрывая ему, отвечал:
– Ну, а как же, Яков Лукич, без помощника-то? Без помощника никак.
Гена прекрасно понимал, что взрослые шутят, но не обижался: для него то, что он делал, это была и впрямь настоящая, серьёзная, мужская работа.
День этот начался вполне заурядно и не сулил ничего нового. Так себе, день как день. Гена как обычно, с авоськой в руках, вышел из булочной и направился в сторону молочного магазина, но только поравнялся со сквериком, что был по пути, как дорогу ему преградили трое подростков. Двое были примерно такого же возраста, что и он. А третий, – долговязый, в фуражке, повернутой козырьком назад, – явно старше и на полголовы выше своих приятелей. И, судя по всему, в этой компании юных гопников он был заводилой.
– Э-э, паца-а-н, куда канаешь? – с блатной протяжкой в голосе спросил он.
– В магазин, – как можно спокойнее ответил Гена, но сердце у него неприятно ёкнуло. Он уже понял, что просто вопросом и ответом эта встреча не закончится.
– Я чё-то тебя здесь раньше не видел… Ты чё, приезжий, что ли? – продолжал допрос долговязый.
– Да.
– Чё «да»?! Откуда приехал?
– Из деревни.
– Ха-а, Клин, приколись, к нам тут колхозан нарисовался! – стал изгаляться долговязый, обращаясь к одному из подростков, стоящих рядом с ним. И, придвинувшись вплотную к Гене, угрожающе произнес: – А ну, гони деньги, крест!
– У меня нет, – прерывающимся голосом произнес Гена.
– А ну, попрыгай, – приказал долговязый.
И Гена, сам не зная почему, хотя внутри всё этому противилось, несколько раз подпрыгнул. В кармане предательски звякнула мелочь.
– А говоришь: нету… – ухмыльнулся долговязый и крепко ухватил его за грудки.
Делать было нечего, помощи ждать тоже неоткуда, и Гена полез в карман за деньгами. Он уже вытащил руку, в которой были зажаты мятая трешка и несколько монет, как к ним подошел смугловатый, крепко сбитый паренек и, оттолкнув долговязого, сказал тихо, но внятно:
– Слышь, Крендель, отвали и больше не трогай его! Понял!? Это – мой друг.
– Ха, Вока! Да давно ли этот колхозан твоим друганом заделался?
– Не твое дело. Отвали и всё, – обрубил разговор паренек.
– Ладно, Вока, еще посчитаемся! – По-блатному прищурился долговязый, цыкнул сквозь зубы в сторону и, глубоко засунув руки в карманы, вразвалку отправился восвояси. За ним потянулись и его приятели.
Гена стоял в недоумении, взирая на паренька, который так неожиданно появился в самый драматический момент и заступился за него, да еще и сказал, что он, Гена, его друг.
– Ну, что смотришь как на чудо-юдо? – улыбнулся паренёк.
– Да так, неожиданно как-то всё это… Я уже, было, с деньгами попрощался.
– Ты что, правда – из деревни?
– Ага, учиться приехал. У нас там только начальная школа.
– А где живешь?
– Да тут, неподалеку. – Кивнул Гена в сторону своего дома.
– Теперь понятно, почему они тебя зацепили, – сказал паренек. – Из наших-то их тут никто не боится. А вот незнакомых они прижимают. Считают, что это их территория. Ну да ладно, пусть считают. – И он по- взрослому протянул Гене руку. – Вова. А лучше Вока, мне так привычней.
– Гена. – Пожал протянутую руку Гена.
– Ты, Ген, не бойся этих… – и Вока кивнул в сторону газетного киоска, возле которого что-то оживленно обсуждала незадачливая троица. – Больше они тебя не тронут. А если что – скажи мне. Я во-он в том подъезде живу, в тридцать седьмой квартире. – И он указал рукой на крайний подъезд длинного пятиэтажного дома. – И в городе посмелее будь. Когда ходишь, по сторонам да витринам не озирайся – первый признак, что из деревни, – поучал Вока. – А не то будешь на каждом углу карманы выворачивать. – и чуть помолчав, спросил: – А ты в какой школе учиться-то будешь?
Гена назвал номер школы, куда его уже определили.
– Я тоже в этой школе учусь! – сказал Вока. – А в каком классе?
– В пятом «А», – ответил Гена.
– Здорово! – воскликнул Вока. – Мы же с тобой в одном классе! – и продолжил уже серьезно: – Значит так, давай вместе держаться, у нас в школе тоже фикусов разных хватает. Узнают, что из деревни, на каждом шагу подначивать будут. Ну а сейчас – пока. Извини, спешу! – совсем уж по-взрослому закончил он разговор. – Если не встретимся на улице, увидимся в школе.
И он ушел так же неожиданно, как и появился. До начала занятий оставалось два дня.
Никто не обратил внимания на Гену, когда он, осторожно приоткрыв дверь с табличкой «5А», вошел в класс. Все вокруг дышало особой атмосферой, присущей в учебном году лишь одному дню – Первому сентября. Окрепшие, вытянувшиеся за лето ребята и заметно повзрослевшие девчонки вдохновенно делились впечатлениями летних каникул. Шум, гам, смех, никто никого не слушает, все говорят… В общем, ничего странного – первое сентября. Гена повел взглядом и увидел Воку, сидящего за партой в середине второго ряда. Вока тоже заметил его и махнул рукой, показывая на пустующее место рядом с собой.
– Садись, – пригласил он, откинув крышку парты на свободном месте.
Гена сел, положил в парту портфель и закрыл крышку.
– Такая же, как и у нас в школе, – сказал он, проведя рукой по парте.
