Грубиян уже начал терять сознание, когда Спартак отпустил его.
– Э-э-кх-хрр... У-у... Зачем? – массируя передавленное горло, прошептал баклан.
– Чтобы за базаром следил.
– Так ведь и убить можно.
Спартак ответил ему надменно-насмешливым взглядом. Конечно, можно убить. Слово не воробей, чтобы вылететь – и тю-тю. Слово – бумеранг: вылетело, вернулось и по голове. Так часто бывает в жестоком мире крутых людей.
В отстойнике их держали не меньше часа. И за все это время Спартак не проронил и слова. Баклан тоже подавленно молчал. А потом их повели на досмотр, в мрачную, с низкими потолками комнату. Здесь арестантам велели раздеться до трусов, прощупали одежду, обувь и выстроили в шеренгу возле железного стола. Спартак предъявил к досмотру спортивную сумку, очкарик показал рюкзак, «баклан» – вещевой мешок, кто-то – чемодан, а у некоторых вообще не было вещей. Но менты заглядывали не только в сумки; один из них, губастый и щекастый, велел Спартаку снять даже трусы.
Спартак в ответ отрицательно покачал головой.
– Не понял! – взвыл губастый.
– Нет ничего там. Отвечаю.
– Да я тебя, гниду! – досмотрщик замахнулся на него дубинкой, но Спартак так стрельнул на него взглядом, что рука невольно опустилась.
Нет, вертухай не испугался, может, оробел слегка, сопоставив себя с глыбой, которую представлял собой Спартак, и решил, что в одиночку с ним не справится.
– Комаров! Тут нападение на сотрудника! – крикнул губастый, призывая на помощь других тюремщиков.
Второй надсмотрщик замер в нерешительности. Худой, щеки провалились, грудь впалая, немощность в каждом движении. Ему бы груши околачивать, а не арестантов принимать.
Но где-то рядом бродит некий грозный Комаров, а с ним – наряд, те самые вертухаи, что сгоняли этап с машины. Собак у них уже нет, но дубинки при себе.
– Нападение будет вечером. Когда ты пойдешь домой, – спокойно, без надрыва, проговорил Спартак и, увидев обручальное кольцо на руке губастого, добавил: – Еще тебя будут бить на глазах у твоей жены, а может, и убьют.
Спартак умел говорить убедительно и предельно доходчиво. Угроза подействовала, но мент все еще не мог успокоиться и осатанело протянул:
– Что ты сказал?!
– У меня бригада на воле.
Спартак не знал этого досмотрщика, но Гобой легко мог навести о нем справки. Узнал же он, в какую тюрьму отправили Спартака. И про начальника СИЗО кое-какую информацию пробил. Ну а как без разведки жить, когда вокруг все как в тумане?
– Глотов, что такое? – спросил появившийся Комаров, плотного сложения мент в камуфляже с прапорскими звездочками на погонах.
– Тут бузит один, – растерянно сказал губастый. – Я думал, ударить меня хотел...
– А ты не думай! Ты бей! – И Комаров перетянул Спартака дубинкой по спине. На этом вся экзекуция и закончилась. Больно. Унизительно. Но все бы ничего, если бы ушастый и широконосый «баклан» тоже не отказался снимать трусы. И тоже пригрозил губастому расправой. Вот тут мент и оторвался на нем. Сначала ткнул дубинкой в живот, затем огрел ею по шее. Подключился к процессу и его худосочный помощник, шарахнув бунтаря по спине. К тому моменту, когда появился Комаров со своей отмороженной свитой, широконосый уже лежал, не пытаясь подняться.
То же самое могло случиться и со Спартаком. Хотя лучше уж на полу с отбитыми почками валяться, чем перед кем-то заголяться. Он – уважаемый человек, и ему никак нельзя позориться. И сам себя не поймет, и пацаны озадачатся. Но ему повезло, он смог внушить уважение к своей персоне.
По иронии судьбы, после обыска заключенных повели в соседнюю комнату на медосмотр. Сначала человека избили, отработав по почкам, а потом врач должен был выслушать его жалобы и осмотреть.
– Нет у меня жалоб, – скривился ушастый, со злостью глядя на грузную женщину с уродливой волосатой родинкой на подбородке. – Не буду я здесь жаловаться. Я в Организацию Объединенных Наций буду жаловаться! Я вас тут...
Конвойный замахнулся на него, и он замолк, вжав голову в плечи.
У Спартака жалоб не было. Ни на здоровье он пока не жаловался, ни на судьбу. Да, не повезло ему, угодил за решетку, но ведь и здесь жить можно, именно жить, а не существовать.
После осмотра он попал в руки зэка-бесконвойника, который обрил его наголо электрической машинкой с тупыми лезвиями. Потом, в той же комнате, с него сняли отпечатки пальцев, замарав руки чернилами, и сфотографировали – на долгую тюремную память. А затем, пожелав быстрее сдохнуть, отправили на сборку в камеру, откуда он должен был отправиться к месту «постоянной прописки».
Камера оказалась довольно-таки просторной, с высокими потолками, но здесь не было ни нар, ни даже скамеек. Выбор незатейливый – или стой на своих двоих, или на корточках ноги отсиживай. А садиться на пол нельзя, местный этикет не позволяет, да и стремно это.
В камере собрали всех арестантов из последнего этапа, Спартак видел людей, с которыми ехал в автозаке. С несколькими из них он парился в КПЗ, но никого толком не знал. Не было здесь Бузулука и Флюса, но и без них имелись приблатненные личности. Они собрались в кружок у самого окна и, сидя на корточках, курили и жгли полотенце, нагревая железную кружку.
– О! Братва! Вы уже чифирь мастырите! Нехило! – похлопал одного из них по плечу ушастый и с плохо скрываемым торжеством взглянул на Спартака. Дескать, видишь, какой я крутой, с основными пацанами в кентах. Он присел, но тут же разогнулся, скривив от боли лицо.
– Че такое, Улёт? – растягивая слова на блатной манер, спросил паренек с вытянутым книзу лицом и с двумя выбитыми впереди зубами.
– Менты! – заорал ушастый. – Волки позорные! Резать вас буду, гады!
– Что, дубьем отоварили? – спросил конопатый верзила.
– Да не то слово, Антоша!
Улёт снова сел, делая вид, что справился с болью.
– Гасить ментов надо, не вопрос, – с важным видом подтвердил другой паренек, маленькие глазки его так и шныряли по сокамерникам.
– А ты че стоишь, шнифты таращишь? – вызверился на Спартака Улёт. – Чего чужие базары слушаешь? Может, ты наседка?
Ну вот, почувствовал «баклан» чужую силу, крылья расправил. Думает, что реванш взять сможет.
– В натуре, чего пасешь? – злобно глянул на Спартака парень с густыми черными бровями и встал, вытянувшись во весь рост. Грубые черты лица, мощные скулы, бычья шея, плечи широкие, наколки на них. На одном – тигриная голова, на другом – кот в шляпе и ботфортах. Тигр – это вроде бы символ воровского бойца, кот – коренной обитатель тюрьмы. И к блатным этот парень отношение имел, и мощь в нем физическая. Теперь понятно, почему ушастый «баклан» вдруг осмелел.
– Думаешь, если бригада на воле, то крутой? – подал голос Улёт.
– Бригада на воле? – махнув на него рукой, с интересом спросил конопатый, которого, как понял Спартак, звали Антошей.
– Ты че, не слышишь, к тебе обращаются! – вякнул Улёт.
Но Спартак уже понял, что этого «баклана» здесь ценят не очень. И не вступятся за него приблатненные пацаны, во всяком случае, пока Спартак представляет для них интерес. Он знал психологию толпы. Да и в любом случае обязан был спросить с Улёта за небрежное к себе отношение, поэтому неторопливо повернул к нему голову и молниеносно нанес сильный удар. Улёт сидел, поэтому его легко было достать с ноги. Но все-таки Спартак ударил его кулаком в шею, да так, что вырубил напрочь, и, глядя на поверженного врага, презрительно процедил сквозь зубы:
– Баклан!
Он уже отступил назад, в готовности отразить ответную атаку, но приблатненные не торопились нападать на него.
