заматерел. Правильной формы лысая голова, не сказать, что женственные, но все-таки мягкие, смазливые черты лица, кожа еще по-юношески нежная. Еще на сборке Спартак сочувствующе покачал головой, предрекая ему незавидную судьбу. И неудивительно, что бровастый взял его в разработку. В камере он просто сально подмигивал пареньку, а сейчас предпринял попытку прислонить его под шумок.
– Да ты не бойся, сладкий, тебе понравится!
Юноша с перекошенным от ужаса лицом подбежал к Спартаку, в панике попытался ухватить его за руку, но промахнулся, поскользнулся, плюхнулся на мокрый пол, но тут же поднялся, спрятался у него за спиной и взмолился, хватая Спартака за руку:
– Помогите! Пожалуйста, помогите!
– Только трогать меня не надо, – поморщился Спартак.
Каким бы смазливым ни был этот юнец, его прикосновения ничего, кроме оскомины, не вызывали.
Бровастый попытался обогнуть Спартака, чтобы схватить паренька, но наткнулся на вытянутую руку.
– Волан, только один вопрос.
– Да, Спартак.
– Этот чудила накосячил? Может, мыло с пола поднял, а? Только без балды!
Слышал Спартак о такой банной разводке. Моется зэк, как бы случайно роняет мыло, а новичка просит его поднять. Вежливо просит, по-дружески. А по тюремным законам с пола поднимать ничего нельзя. Тем более в бане, где все моются голышом. Поднял мыло, значит, опоганился. Это раз. Значит, дал понять, что готов и нагибаться, и подставляться. Это два... Короче говоря, бывалый и озабоченный зэк легко может сделать из такого простачка жертву полового произвола. И никто ему не помешает, потому что косяк имел место быть.
– Не было такого, – покачал головой бровастый.
Он демонстративно прошелся взглядом по груди и плечам Спартака, выражая легкое недоумение по поводу того, что на крутом бригадире нет ни единой татуировки. Шрамы от пуль, ножей и кастетов есть, а наколок нет.
– Тогда в чем дело?
Может, Спартак и первоход, но связываться с ним опасно. Он и сам по себе сила, и на воле у него серьезные люди. К тому же у него есть деньги, вдруг и Волану что-то с барского стола перепадет? Какой зэк не думает о своей выгоде?
– Ну, может, я ему очень нравлюсь, – хмыкнул бровастый.
– Не нравишься! – пискнул юнец.
– Цыц, Сахарок! Гы-гы! Петушок на палочке!
– Пусть будет Сахарок, – усмехнулся Спартак. – А Петушка он еще не заслужил, тем более на палочке. Вот как заслужит, тогда и поговорим!
– Зачем ты за него подписываешься? – скривился Волан. – Я же вижу, не нужен он тебе.
– Не нужен, – кивнул Спартак. – Но ведь он же не накосячил. И опускать его не за что. Когда будет за что, налетай, слова тебе не скажу. А пока что он под моей защитой. Я не за него подписываюсь, Волан, я за справедливость подписываюсь. Не будет справедливости, будет беспредел. Тебе беспредел нужен?
– Беспредел мне не нужен, но и тебе зачем это? Ты же не в законе. Зачем тебе мазу тянуть за кого- то?
– Может, и не в законе. А по закону жить хочу. Чтобы все путем было, чтобы все по правильным раскладам. Я же здесь надолго. И жить здесь буду, а не выживать. Ты меня понял, Волан?
– Правильные слова говоришь, Спартак, только смотри не сломайся, – ехидно усмехнулся «кот». – Это не угроза. Это так, совет. Если сильно грузиться, то надорваться можно...
Спартак молча кивнул. Дескать, совет принят, но на этом разговор и закончен.
– Так, закончили помывку! – откуда-то из раздевалки послышался голос вертухая. – Выходим, одеваемся! Живей, живей!
Спартак молча повернулся к пареньку, хмуро глянул на него:
– Ну, чего застыл, Сахарок? Давай в раздевалку!
Сам же не спешил одеваться. Сначала еще раз встал под горячий душ, секунд на десять, больше выдержать невозможно, и только затем последовал в раздевалку.
В законе он или нет, но выслуживаться перед ментами желания не было.
Как в воду смотрел Волан. Спартак еще не надорвался, но уже загрузился. Сахарком. Семижильный он – выдюжит, но проблемы наверняка возникнут. Потому что и его, и Сахарка направляли в одну и ту же камеру. Вот уж подфартило...
Волан ушел в другом направлении и услышанное слово унес. Если Спартак позволит опустить Сахарка по беспределу, это станет минусом к его авторитету, которого, в сущности, еще и нет. А проблемы возникнут: ведь в камере обязательно найдутся желающие попользоваться смазливым пареньком.
– Может, я вам помогу? – заискивающе спросил Сахарок. – Я бы мог понести ваш матрас.
– Закройся, – угрюмо глянул на него Спартак.
– Разговоры! – одернул их конвоир. – Лицом к стене!
Ключ со стуком вошел в замочную скважину, и решетчатая дверь, отделяющая один коридорный отсек от другого, со скрипом открылась.
– Проходим! Лицом к стене!
Теперь конвойному нужно закрыть дверь, а это время.
– Запомни, пацан! Сам никому и никогда не предлагай свои услуги. И не делай того, о чем тебя просят, – тихо шепнул Спартак. И, немного подумав, добавил: – Без моего разрешения. Понятно?
– Понятно! – взбодрился Сахарок.
Он подпрыгнул, не отрывая ног от пола, чтобы свернутый матрас переместился повыше. Плохо он его скатал, потому и мучился. И как, интересно, он собирался нести вторую скатку? Спартак усмехнулся – не хватало еще, чтобы Сахарок уронил его скатку на пол. Там ведь чистое белье, да и матрас почти новый. Кладовщик был из тюремной обслуги, хоть и бесконвойник, но чай и сигареты ценил. Спартак отдал почти весь свой запас этого блага, чтобы получить полноценную «перину». Сахарок в это дело не вникал, и ему достался матрас, из которого для костерка повыдергали почти все внутренности. А Спартаку не все равно. В тюрьме все просто – как ты себя ценишь, так и другие к тебе будут относиться. Если живешь как чухан, так тебя и звать будут. Потому все у него на мази. И матрас хороший, простыни не усеченные, и для чифиря в сумке лежит прочная фарфоровая чашка, из которой полагается пить «белому» человеку.
Поэтому в камеру он зашел с хозяйским видом. Плевать, что у него нет опыта тюремной жизни, главное, он знает, как надо жить «по понятиям». Три года по ним живет и до сих пор в авторитете. И здесь обязан быть птицей высокого полета.
Только арестанты на него даже и не глянули. Не до него. Конфликт в камере, разборки.
Камера больше вытянута в длину, чем в ширину. Сортир слева у двери, там же ржавая раковина умывальника; вдоль стены тянутся в ряд трехъярусные нары, всего шесть мест, причем три шконки не заняты. И не застелены. Вдоль стены под окном еще два спальных места, одно под другим, дальше – притороченные к стене тумбочки, как скворечники на одной стороне дерева. От правого дальнего угла до ближнего, торцом к проходу, тянутся еще трехъярусные нары, и здесь уже девять мест.
Длинный стол-дубок посреди камеры. Табуреток нет, а скамейки намертво вмурованы в бетонный, неуклюже застеленный линолеумом пол. Может, это и сдерживало ситуацию. Скамейку не поднимешь, не ударишь ею, как тараном. А табуреток нет, чтобы пустить их в ход. Поэтому из оружия у арестантов только заточка, одна на всех, и ею размахивал угрожающего вида тип с яйцеобразной головой. Высокий лоб, скальные надбровья, из-под которых, как из пещеры, выглядывали злые, налитые кровью глаза. Нос небольшой, вздернутый, как пятачок у свиньи. Нижняя часть лица мощная, шея короткая, поэтому казалось, что голова сидит прямо на плечах. А плечи, надо сказать, не очень, и ростом арестант не удался, но этот недостаток с лихвой компенсировался лютой злобой и заточкой в руке.
Мужик, на которого наседал злыдень, стоял, выгибая голову назад, чтобы лезвие не полоснуло по лицу. Высокий, плотный, суровое лицо, внушительная внешность, и страха в глазах нет, даже смятение едва просматривается. Ему наверняка хватило бы решимости броситься на нож, но, похоже, он не хотел обострять ситуацию.
