– А он тебя ждет?
– Зачем ему меня ждать? Он же не женщина...
– Эх, Сахарок, знал бы ты, какой коварный это народ, женщины... Да, кстати, а тебе Леонтьев нравится? Ну, песня у него есть такая, милый друг, э-э, как там дальше?
– Милый друг, не скучай. Я вернусь, ты так и знай... – повелся Сахарок. – Дальше не помню.
– Значит, он все-таки тебя ждет.
– Кто?
– Ну, твой милый друг.
– Зачем ему меня ждать? – дрогнувшим голосом повторил парень. Похоже, он все-таки учуял подвох.
– Он же твой милый друг. Ты же сам про него спел. Милый друг, все такое. Ты на киче, а он тебя дождаться должен...
– Да не должен он ничего!
– Но ты же пел про него. Про своего милого голубого друга. Значит...
Вывод напрашивался простой, тупой, но железобетонный. Сахарок будет все отрицать, но Крыж в конце концов дожмет его. И ответить ему Сахарок не сможет, потому что кишка тонка. Окончательно зачморят парня, опустят ниже плинтуса. Под нары не загонят: Спартак не позволит. Но где-нибудь в дyше Крыж может с ним что-нибудь сотворить. А потом скажет, что все «по понятиям». И попробуй докажи, что это не так...
– Тему закрой! – с мрачным видом потребовал Спартак, поднимаясь со шконки. Крыж заткнулся, а он грубо толкнул Сахарка, чтобы тот отошел от него подальше. – Если чего-то не догоняешь, лучше молчи. Рот себе зашей и молчи. А то кое-что другое расшить придется. Тут озабоченных портных валом, так тебе нашьют, что не унесешь... Ты меня понял?
– Да, – жалко кивнул Сахарок.
– Что ты понял?
– Молчать буду.
– И все? А мозгами шевелить не надо?
– Да я ему все объясню, – кивнул Тёма.
Он с признательностью смотрел на Спартака за то, что тот не позволил довести дело до греха. Пятак бы точно не осадил Крыжа, еще и сам бы подключился. И опустили бы Сахарка за милую душу.
– Объясни. А то влипнет, не отклеишь.
Спартак сам взял тряпку, протер стену, убрал пыль со шконки, застелил белье и накрыл его одеялом. Он и фотографии потом повесит, свои, и стену ковром занавесит. Все сделает как надо, чтобы создать максимально возможный комфорт. И если придется, будет драться насмерть за право на достойную жизнь.
Начальник оперчасти был старше Спартака лет на пятнадцать и, похоже, всерьез считал, что может называть его сынком.
– Ты пойми, сынок, дело очень серьезное, – изображая отцовское сочувствие, уныло вздохнул он. – На сотрудника милиции покушался, человека в изоляторе убил. Это высшая мера наказания, это смерть...
– У нас мораторий на смертную казнь, – кисло посмотрел на него Спартак.
Неделя прошла после разговора с начальником изолятора, он уже думал, что дело Берестова спустили на тормозах. Но нет, игра в его ворота продолжалась, и тут главное – не пропустить мяч.
– Сегодня мораторий, а завтра, глядишь, размораторий... А если мораторий так и останется, до конца дней своих сидеть будешь. И не здесь, а в спецколонии на Огненном; там не жизнь, там кошмар. И смерть – как спасение...
– Не трогал я Пятака.
– Но есть свидетель, и он готов дать показания.
– Когда даст эти показания, тогда и поговорим.
– Даст. Если я очень этого захочу. Но зачем человеку жизнь ломать? Его же и убить могут...
– Могут.
– Зачем тебе еще один грех на душу брать?
– Я-то здесь при чем?
– При том, что все от тебя зависит. Признаешься в убийстве Берестова, и дело с концом.
– А если не в чем признаваться?
– Ты не признаешься, судья тебя признает. А это – вышка. Но если добровольно признаешься, смягчишь себе приговор. Берестов за мокрое дело сидел, он тот еще выродок. Первый раз за грабеж сел, потом за разбой, и сейчас то же самое. Человек пять на нем трупов. Ты, можно сказать, благое дело для общества сделал, судья это оценит...
– Верю, охотно верю. Но не убивал я Пятака. Он сам.
– И кто тебе поверит?
– Поживем – увидим.
– Зря, Никонов. Зря ты упрямишься. Если боишься, что кто-нибудь спросит за Берестова, так некому за него заступиться. Не жалует его братва. Я говорю за серьезных людей...
– А я говорю, что ничего не боюсь. И Берестова не убивал.
– Ну да, ты же у нас в авторитете, за камерой смотришь.
– Смотрю. А что?
– Говорят, порядок у тебя. Людей в обиду не даешь, беззаконие пресекаешь.
– Беззаконие? Мне ваш закон до лампочки. У меня свой закон.
– Какой закон? Воровской? А разве ты в законе?
– Я в тюрьме. И живу по закону тюрьмы. А на воле я по понятиям жил. И сейчас по понятиям. Справедливость должна быть. И порядок.
– Убеждения должны быть воровские. Здесь еще ладно, а что будет, когда на зону попадешь? Там ведь работать надо, план выполнять. А если работать будешь, уже не по закону.
– Когда на зону попаду, тогда и видно будет, – отрезал Спартак.
– Может, на зону, а может, в спецколонию...
– Все может быть.
– Значит, не будешь сознаваться в убийстве Берестова?
– Не в чем сознаваться.
– Что ж, иного я не ожидал, – с каким-то непонятным торжеством просиял кум.
– И что с того?
– А то, что с тобой очень серьезные люди хотят поговорить.
– Кто конкретно?
– А тебя сейчас к ним отведут. Сам все и узнаешь.
Спартак уже знал о существовании камеры, которую здесь называли «Накичевань». Видно, кого-то привлекла комбинация слов «кича» и «Нахичевань». В этой камере сидел настоящий вор в законе, Сева Таежный. Именно из этой камеры Спартак ждал весточки. Ведь право быть смотрящим по хате дает именно законный вор, который держит тюрьму. Из «Накичевани» могли маляву по его душу прислать, а еще он мог попасть на разговор с главным тюремным авторитетом.
И, похоже, начальник оперчасти отправил его на встречу с вором. Во всяком случае, конвоир повел его во второй тюремный блок, в то время как его камера находилась в первом.
Немолод уже Яков Александрович, семья, двое детей, дочь в институт поступает, сын, оболтус, в седьмом классе учится. Зарплата у него небольшая, карьера уже не светит, вот и подрабатывает, как может. Надо бы денег ему отвалить, чтобы он с Берестовым отстал...
Глава 16
Зуб разнылся с утра, после горячего кофе. Так иногда случалось, и подполковник Силантьев был почти уверен, что боль скоро стихнет. Но нет, к обеду она стала еще сильней, а к вечеру переросла в настоящий кошмар. Ни водка, ни сигареты не помогали.
– К врачу тебе надо, Валера, а то ночью спать не сможешь, – покачал головой майор Гуртов, усаживаясь за стол.
