– Да поздно уже. Завтра с утра пойду. Черт, надо же! – Валерий Дмитриевич пальцами помассировал щеку, но боль не унималась. – Что там с Никоновым?
– Сделал все, как ты сказал...
Когда-то Яков Александрович был начальником Валерия Дмитриевича, под его чутким руководством Силантьев набирался опыта, постепенно матерел. А восемь лет назад у Гуртова возникли серьезные проблемы из-за одного заключенного, который вдруг оказался родственником большого начальника. «Наседку» Гуртов из него сделал, а воры его вычислили да задушили ночью – дескать, сам повесился.
Недоглядел Гуртов, недоработал. Даже уволить хотели – такой разгорелся скандал. Но его всего лишь понизили в должности, а Силантьев занял его место. Через шесть лет сам он пошел на повышение, а Гуртова вернул на прежнюю должность. Жаль мужика, мог бы начальником изолятора стать, если бы не досадная случайность. Сколько их в тюрьме и опускают, и убивают; если за каждого наказывать, то и кадров не напасешься...
– Может, зря все это? – В голосе Гуртова звучало сомнение. – Все-таки у него бригада своя и связи есть. Репчинский рынок большой, деньги там о-го-го какие крутятся... Я же слышал, какая война из-за этого рынка шла. Людей убивали. Никонов тоже убивал. И если ты его обидишь, он тебе этого не простит.
– А тебе? – спросил Силантьев, наполняя стакан.
– И мне тоже.
– С каких пор ты зэков стал бояться? – насмешливо спросил начальник изолятора.
– Да это не боязнь, это осторожность. Не нравится мне Спартак. Вроде бы и не жестокий, но есть в нем что-то звериное. На инстинктах живет. Пятака вон зарезал. Не со злости, говорят, зарезал, а потому что так надо. Зов дикой природы. Как волк овцу...
– Тогда уж лучше как свинью... Только не быть ему волком. Птицей станет. Очень низкого полета. Я знаю, кто ему передачи носит. Антонов уже сказал этому гонцу, что Спартака опустили. И здесь его опустят, и там, на воле, тоже. Ты же знаешь, какие на воле законы. Там за петуха подписываться не станут... А его опустят. Обязательно... Будет мне какой-то урод рассказывать, какой он крутой... Бригада у него на воле, ха! На жену замахнулся, на сына... Как я ему такое простить могу?
– Да, я понимаю, – кивнул Гуртов. – Только предчувствие какое-то нехорошее... Давай ему камеру отдельную оформим, если он такой крутой. Пусть живет себе в одиночестве. А там на этап сплавим.
– Может, и на этап, – кивнул Силантьев. – А может, и отпустить придется. У него ж денег много, он и откупиться может...
– А не наше это дело, Валера.
– Наше! Таких уродов на место ставить надо!
– Но не опускать же. Это для него хуже смерти. Такое не прощается...
– Я же тебе сказал, отрекутся от него на воле. Поверь, на его место кто-то метит; этот «кто-то» и воспользуется тем, что его опустили. Скажет, что не дело это, за петуха подписываться...
– Это понятно. Всегда так. Только Спартак сам по себе личность, он мстить начет.
– Кому, мне?! Тебе?! Как? Руки у него коротки, вернее, крылья. Себе он отомстит. За то, что дураком был; за то, что с нами связался. Повесится он. А если сам не повесится, мы ему поможем...
– Жестоко.
– А жизнь вообще жестокая, Яков Александрович. И он сам себе такую жизнь выбрал. Не жизнь, а минное поле. Вот сегодня он и подорвется. Как говорится, за что боролся...
Силантьев болезненно скривился. Зря он про минное поле сказал: зуб во рту будто взорвался, осколками боли забивая сознание.
Нежарко в камере. Позавчера резко похолодало, прошел дождь, сквозняк выдул из тюрьмы всю духоту. Но арестанты без маек, голые по пояс – словно мышцами своими хвастаются, татуировками.
Атлетического сложения парни, тяжеловесные. Пoтом в камере пахнет, станок здесь со штангой, гири, гантели, турник. Три койки в один ярус, ковер на полу, телевизор на тумбочке, холодильник. Видно, что быт обустроен. Только не понять, кто здесь в законе, а кто рангом поменее. Татуировки какие-то непонятные – драконы в цепях, голые женщины в объятиях ангелов, быки, тигры, орлы, прочая живность – все вперемешку. Видно, что наколки делал талантливый художник, но это скорее на вольную тему сочинение, чем на тюремную. Ни парусников здесь, ни соборов, ни звезд под ключицами, ни эполетов на плечах. И перстней на пальцах не видно.
– Наше вам, бродяги! – с достоинством авторитета поздоровался Спартак.
Но арестанты даже не взглянули на него. Сидят за столом, костяшками домино стучат, а на Спартака – ноль внимания. Может, он что-то не так сказал?
– Здорово, говорю, братва.
– Рыба! – восторженно пробасил амбал с утиным носом и свинячьими глазками.
И отпустил щелбана медноволосому детине с бледной, как у туберкулезника, кожей. Досталось и громиле с лицом неандертальца. Щелчок о его голову прозвучал так, будто стукнули по пустому сосуду. Пустота в его черепной коробке, первобытный вакуум.
– Надо бы еще козла забить, – сказал «утконос».
– А может, лучше петуха? – засмеялся «неандерталец».
– А где его взять?
– А это кто такой, по-твоему? – ткнул пальцем в Спартака медноволосый.
– Гы, так сейчас и узнаем! – «Неандерталец» поднялся, перешагнул через скамейку и подошел к Спартаку: – Ты кто такой?
Он покрутил головой, разминая шею, оттянул пальцы на руке до хруста в суставах. Мощная у него шея, плечи просто огромные и силища в руках немыслимая. Непросто с ним будет сладить, очень непросто. А придется. Спартак уже понял, куда попал. Конкретно попал. И надо как-то выкручиваться.
– Птичник я. Вот, в курятник к вам заглянул. Считать вас, петухов, буду...
Можно было бы похитрей заход придумать, но Спартак прекрасно понимал, что этих лохмачей ничем не взять, кроме силы. Ее могло не хватить, но идти на прорыв надо по-любому. И нужно спешить, пока дружки «неандертальца» не поднялись.
Хорошо. Здорово! Лучше не бывает!! Еще! Еще!! Взлет, конвульсивный кувырок через голову и пьянящее падение. И нирвана покоя...
Мартын откинулся на спину, потянулся за сигаретой, но на полпути опустил руку. Сил нет, как хорошо. Сил нет вообще. Но все это временно. Ведь Рита так хороша, так желанна, что никогда не надоест...
А ведь у него сегодня был момент. Девчонка новая на рынке появилась, очень даже симпатичная. И смотрела на него кокетливо, заигрывала. И он мог бы с ней, как в старые добрые времена... Но нет, он поехал домой, к Рите. И ничуть об этом не жалел...
Только вот что-то с ней не так. Лежит на спине, нижнюю губу закусила и беззвучно плачет.
– Эй, я тебя чем-то обидел? – всполошился он.
– Нет, нет.
– А чего плачешь? Только не говори, что это слезы радости.
– Не говорю. Мне кажется, что ты меня скоро бросишь.
– И не надейся.
– Не надо меня бросать, ладно? – Рита повернулась к нему и прижалась лбом к его плечу.
– Отвечаю... Хочешь, поженимся?
– Ты же знаешь, что это невозможно.
– Почему?
– Потому что я вне закона. Меня милиция ищет. Что будет, если меня найдут?
– Не найдут.
Рита жила в его особняке, но бояться ей нечего. Есть специальная комната в подвале, вход надежно замаскирован, даже собака не сможет найти его по запаху. Там ядерную бомбардировку можно пережить, не то что ментовской наезд.
– Знаешь, я согласна с тобой жить всегда. Только ты меня не выдавай, ладно?
– За это можешь не переживать.
– А я переживаю. Пусть твои друзья меня не принимают, пусть, лишь бы ты держал меня при себе.
