благополучный исход – смертную казнь могут заменить двадцатью годами особого режима. Тоже не сахар, но ведь не расстреляют же. Но его уже, считай, посвятили в жуткое таинство смертной казни. Его уже определили в камеру, откуда никто не выходит живым... Неужели нет никакой надежды на отмену приговора? Неужели уже сегодня ему могут выстрелить в спину?..
Зиновий сидел на табурете, сжавшись, как мокрый воробушек на холодном ветру. Он не хотел умирать, он хотел жить. И как сокрушительно больно было осознавать, что право на жизнь он уже потерял. И не повернуть время вспять, не отсчитать назад дни до того момента, как он познакомился с Наташей! Может, и не она убивала Шипилова, но из-за нее все его беды! А ведь предупреждала Люда, что не доведет она его до добра! Так оно и оказалось – под расстрельную статью подвела его Наташа...
Пусть Люда и некрасива, пусть она будет скандальной, но уж лучше жить с ней там, на свободе, чем дожидаться рокового выстрела здесь, в камере смерти. Работал бы электриком, менял бы лампочки в гостинице, после рабочего дня и по выходным крутил бы музыку в эфире. И зэков бы на этапе развлекал. Как тогда, когда ставил им пластинку Розенбаума...
Нет, окошечко откроется тихонько, незаметно. И выстрел прозвучит громом среди ясного неба. А в остальном все как в песне. В этой ужасной страшной песне. Знать бы тогда, что вся жизнь пойдет под откос по шпалам-нотам этого жуткого пророчества...
Окошко открылось шумно. Зиновий вздрогнул, словно получил пулю между лопаток.
– Ужин! – звонко пронесся по коридору чей-то голос.
Звонко и даже весело. Черное какое-то веселье. Не убили до ужина – счастье. Проснулся утром, считай, что заново родился. Чтобы тут же умереть...
Страшное окошко было закрыто. Оказывается, это «кормушка» открылась с шумом. Минут через пять в камеру просунулась рука, но вовсе не с пистолетом. Миска с горячей кашей, алюминиевое блюдце с хлебом, куском масла и жареной рыбы. Ничего себе!.. Зиновию бы радоваться, что можно сытно поесть. Но есть совершенно не хотелось. К тому же в столь обильном ужине он увидел страшный знак. Тюремное начальство не поскупилось на сытный ужин. И все потому, что этот ужин – последний в его жизни...
После ужина Зиновий попросил у надзирателя бритву. Побриться бы перед смертью. Белье на нем чистое, сегодня получил. Осталось растительность сбрить.
Бритву ему выдали. Вместе с надзирателем. Он вошел в камеру, поставил его спиной к себе в полусогнутом положении, в котором он находился до тех пор, пока не соскоблил щетину тупой, оттого и безопасной бритвой. Мучение, а не бритье. Долго и нудно. Но все равно заняться нечем.
За все время, пока он приводил в порядок свое лицо, надзиратель и слова не вымолвил. Стоял за спиной как каменное изваяние и внимательно наблюдал за тем, чтобы он не вскрыл себе бритвой вены или даже горло. Видимо, такое внимание предписывалось ему инструкцией. Глупой инструкцией. Зиновий не считал себя атеистом, но и в бога не особо верил, а в церковь ходить не был приучен. Но все же был крещен в младенчестве, все же он являлся православным христианином. И знал, что самоубийство – страшный непростительный грех. Да и какой смысл было самому сводить счеты с жизнью, если в любой момент это может сделать за него кто-то?..
Надзиратель стоял за спиной и молчал. И в его молчании Зиновий улавливал жуткий смысл. Молчит – значит, одобряет его желание побриться. Значит, все случится уже сегодня...
После вечернего туалета Зиновий снова сел на табурет спиной к двери. И снова сжался в комок, ожидая убийственного тычка под левую лопатку. Сейчас, сейчас... Но вместо выстрела пронзительно прозвучал звонок под потолком. Команда «Отбой».
Он с головой накрылся одеялом. И затих в ожидании конца света. Вот-вот это должно было произойти...
Но так ничего и не случилось. Если не считать, что проснулся он в могиле... Открыл глаза. Темно и жутко. Воздух густой и тяжелый, как земляной спуд... Он понимал, что находится в тюремной камере. Но все равно было стойкое ощущение, что его погребли заживо. А что? Вдруг на нем опробовали новый вид казни?..
Но пронзительно-разрушительный звонок и вспыхнувший вслед за этим свет развеяли это ощущение. Не погребен Зиновий. Жизнь продолжается. Жуткая, искривленная и лишенная всякого смысла, но жизнь. Только вот чувства облегчения не наступило. Ведь он так и остался в этой камере, так и остался доживать в ней последние дни, а может быть, и часы своей жизни...
Зиновий заправил постель, совершил утренний туалет, вымыл пол. Тишина в камере. Никто не суетится вокруг, никто не мешает. И взрывоопасной блатоты бояться нечего...
Но очень скоро Зиновий понял, что общая камера предпочтительней одиночной. Там хоть какая-то жизнь теплится, а здесь такое ощущение, будто время остановилось. Могильная тишина, гробовое спокойствие, мертвецкий холод от стен. И поговорить не с кем. И письмо на волю не напишешь – не положено. Запрет на газеты, книги. Единственное, что позволили, – направить апелляцию в Верховный суд. Необходимая, но, судя по всему, бесполезная формальность...
Прогулка на свежем воздухе полагалась раз в неделю. Когда Зиновий узнал об этом, у него возникло спонтанное желание познакомиться с кем-нибудь из своих соседей-смертников. Пусть это будет закоренелый убийца, подонок и негодяй, но хотя бы парой слов с ним перекинуться – хоть какое-то, но общение. С надзирателями не поговоришь. Но когда его вывели в тюремный дворик под решетчатым потолком, он понял, что его надеждам не суждено сбыться. Он вынужден был прогуливаться в одиночестве. Но хоть глоток свежего воздуха, в буквальном смысле. Еще бы глоток воздуха в переносном, глоток свободы. Хотя бы письмо из дома передали. Но смертникам писем не пересылали. О свиданиях и говорить нечего...
2
Выездная коллегия Верховного суда, закрытое судебное заседание, материалы дела, доводы обвинения и защиты. Одним словом, ничего не значащая бутафория. Но как бы то ни было, Зиновию снова пришлось пережить страшные минуты перед вынесением решения. «Приговор суда оставить без изменения...»
Кассационная жалоба отклонена, смертный приговор вступил в законную силу. Теперь точно все...
Зиновия вернули в его камеру. И его взгляд сразу же уперся в бурое пятно на стене. Совсем скоро рядом появится пятно от его крови. Совсем скоро...
Он ничего не совершал, он никого не убивал, он хочет жить, но... Но он должен умереть. И он умрет. Ну почему судьба к нему так несправедлива?
Снова, в который уже раз, он сел на табурет. Снова внутренне сжался в ожидании страшного конца. Но снова ничего не произошло. По закону его должны были предупредить о том, когда расстреляют. Но судя по всему, в этой тюрьме убивали внезапно. И его убьют. Не сегодня, так завтра...
Утром он привел себя и камеру в порядок. И снова погрузился в ожидание. Это было настолько же напряженное, насколько и тревожное ожидание. Не раз у него возникало ощущение, что стены по правую и левую от него стороны создают разность потенциалов, отчего возникает электрический ток, проходящий через его голову. Так или иначе, но голова действительно гудела как трансформатор, а мозговые извилины вибрировали от внутреннего напряжения. А мысленный взор иногда казался экраном телевизора, который питал этот самый трансформатор. То и дело перед глазами всплывали жуткие картинки – то мама при смерти на больничной койке, то сам он на железном столе в морге. Но Наташу в столь ужасающем состоянии он не видел.
А ведь говорил о ней Лебяжный, говорил, что, возможно, вор Черняк отправил ее на тот свет. Но не мог Зиновий в это поверить. Не могла погибнуть Наташа – ни для него, ни вообще. Она жива, здорова, с ней все хорошо. Это мама могла умереть, и он сам готовился к смерти, а с Наташей все будет в порядке. Она быстро забудет его, если уже не забыла. У нее другая жизнь. Она гуляет и спит с мужчинами, ничуть не стесняясь
