– Надо избавляться, – зло, сквозь зубы процедил Георгий.
– Как?
– Молча... Что-то делать надо.
– Адвокат говорит, что есть все шансы списать убийство на состояние аффекта...
– Адвокат говорит, – передразнил жену Карцев. – Ты-то хоть веришь, что я не убивал эту дуру?
– Верю не верю, какая разница? Лишь бы тебя отсюда вытащить... Надеюсь, ты ни с кем больше не будешь и никогда?
– А ты? – неосторожно сорвалось с языка Георгия. – Ты будешь с мужиками по баням?
– Ну знаешь! – возмутилась Катя.
– Замолчи!.. – завелся Карцев. – Думаешь, я не знаю, кто это свидание мне устроил? Макс!
– Разве это плохо?
– Я знаю, он раньше на тебя заглядывался... Часто он к тебе хаживает, а? Я здесь, а он там, за меня... Ну а что, долги же отрабатывать надо...
– Совсем ты здесь одурел! Ум за разум заходит, да?
Георгий сбавил обороты. Действительно, Екатерина раньше нравилась Максу. Возможно, он что-то чувствует к ней и сейчас, ведь она еще молода и привлекательна. Но Макс не тот человек, чтобы приставать к жене друга. К тому же у него самого жена-красавица... Нет, не может у него с Катей ничего быть.
– Извини. Это я от ревности...
– Ничего, бывает, – утихомирившись, доброй улыбкой приободрила его жена. – Нервы, ревность. А ревновать меня не нужно, поводов для этого нет... Кстати, Макс говорил, что тебя в камеру хорошую должны перевести. Перевели тебя или еще нет?
– В хорошую камеру?! – настороженно сощурился Карцев. – Это про какую такую камеру он говорил?
– Ну где людей поменьше, где уголовников нет. Душ, холодильник, телевизор...
– Душ? В камере?.. Больше он тебе ничего не говорил?
– Нет.
– И в какой камере я сейчас, ты не знаешь?
– В какой камере?
– Нормальная камера, – успокаиваясь, буркнул Георгий.
Он очень боялся, что жена узнает, до какой низости опустила его тюрьма. Боялся, что Катерина станет его презирать, узнав, сколь гнусно с ним обошлись сокамерники... А может, и знает она, но только делает вид, что ни сном ни духом не ведает... А она могла узнать. От того же Макса. Если он устроил ему свидание с женой, значит, он разговаривал с кем-то из высокого начальства. Ему могли сообщить... Возможно, Катя все знает. Возможно, презирает, но искусно делает вид, что ничего не произошло. И только для того, чтобы притупить его бдительность... Сейчас отправится домой, а завтра или даже сегодня к ней заявится Макс, чтобы вместе посмеяться над несчастным мужем... Карцеву вдруг показалось, что он сходит с ума.
– Знаешь, мне уже, наверное, пора, – пытаясь сохранить над собой контроль, пробормотал Георгий.
– Рано. У нас еще почти час времени. А ты даже к еде не прикоснулся...
Георгий усмехнулся про себя – действительно, он похож на сумасшедшего. Столько времени еще в запасе, а он в камеру торопится.
Котлеты и отбивные уже остыли, но к ним не пропал у него аппетит. Ел он аккуратно – не набивал рот от жадности, не давился. Спасибо Кате, передачи поступали регулярно. Спасибо майору Сизову, не такой уж страшной оказалась камера, в которую он его определил...
– Да, забыл сказать. Кидалы моего больше нет, – сказал он, вспомнив о том, что хотел сказать жене сразу. – Скачка, ублюдка, которых свет не видывал...
– Я знаю, умер он.
– Денег я никому не должен.
– Знаю... Вика говорила. Она раньше в прокуратуре здесь служила и в тюрьме часто по работе бывала. Она многих здесь знает... Какой-то Сизов сказал ей, что с Михалевым до его смерти говорил. Тот рассказал, как нас дурил, отказался от претензий к тебе, а Сизов разговор этот на пленку записал...
– Больше он ничего не говорил ей? – пристально глядя на жену, спросил Карцев.
– Вроде нет. А что такое?
Похоже, она была искренне удивлена его настойчивостью. Похоже, она действительно ничего не знала. А Вика – баба, она бы обязательно растрепалась... Значит, Сизов – настоящий мужик, если ничего не сказал.
– Ничего... Михалев, думаешь, как умер?
– Не думаю я ничего. Собаке собачья смерть...
– Собака не собака, а сама нечистая глаз на него положила. Оттого и сердце остановилось.
– От чего от того?
– Чертовщина у нас какая-то в тюрьме. Привидения какие-то...
– От такой жизни здесь все что угодно померещится.
– Да нет, в самом деле чья-то душа по тюрьме ходит. Как только появится, так труп... Не так давно одного похоронили. А на днях Скачок загнулся. Привидение, говорят, в камеру к ним шмыгнуло. Скачок посмеялся, а через сутки его вперед ногами из камеры вынесли...
– Ерунда, нет никакого привидения. Зря боишься.
– Я?! Боюсь?! – пренебрежительно усмехнулся Карцев. – После того что со мной здесь было, я теперь самого черта не боюсь. Привидение... Поверь, люди здесь намного злее, чем самый лютый бес.
– Верю, – легко согласившись с мужем, кивнула Катя. – Человек страшней любого привидения...
В камеру после свидания с женой Георгий входил, как к себе домой.
Вторую неделю он в этом курятнике и уже давно понял, что нет здесь никого круче, чем он.
Первые пару дней он вел себя тише воды ниже травы, но потом и очень быстро распоясался. Позавчера жестоко избил Сережку, прихвостня смотрящего за камерой. А вчера выбил зуб самому главпетуху, загнал его под шконку, а сам занял его место... Одно обидно, теперь его будут считать главным петухом в тюрьме. Жесть, гнилой респект...
Камера мало отличалась от той, в которой его опустили. Та же вместимость, то же примерно наличие, только в двести двадцать шестой камере не было петуха у параши, когда он туда заехал. А здесь их было целых трое. Двое сидят на голом полу, шушукаясь о чем-то, третий драит, намывает унитаз. Ленка, Дашка и Малашка. Еще и Толька, бывший смотрящий, из-под ближней к сортиру шконки выглядывает... Сережке повезло больше, Карцев не стал опускать его ниже плинтуса, лишил привилегированного положения, но на шконке оставил.
Ленке он дал пинка с такой силой, что бедный парень ткнулся головой в фаянсовую чашу. Досталось и Тольке.
– Сгинь, пидор! – гаркнул на него Карцев.
Он поднял ногу, чтобы ударить его по голове. И ударил бы, если бы Толька не спрятался.
– А это кто такой? – непонятно к кому обращаясь, спросил Георгий.
За столом в позе униженного ходока-просителя сидел жалкого вида парень. Лет двадцати пяти от роду, маленький, худосочный, если не сказать костлявый, под глазом огромный синяк, разбитая губа опухла. Завидев Карцева, он вздрогнул и вскочил.
– Левка я, Ситник, – вжав лысую голову в плечики, назвался он.
– Левка? Алевтина, значит?
– Нет, Левка... Я по беспределу, не по своей воле...
– Когда, где?
– Да еще по прошлой ходке... За девчонку сел, ну меня и...
– Здесь как оказался?
– Так это ж, дурака свалял. В хату заехал, а не сказал, кто такой...
– Что, и народ в камере зашкварил? – нахмурившись, сурово спросил Карцев.
Плевать он хотел на тех, чью арестантскую честь запятнал этот гад. Пусть их всех зачморят и опетушат,
